Дорога которой не будет конца

– Время исчезает в нескончаемом потоке вина, и ты теряешься навсегда в секундах сплетающих паутину ночного неба. Пьешь зелье или кровь, а важно ли это?

– Боги порядка пылают в огне, боги созидатели, искрами пронизывают бесконечность черноты ночи и тихо тлеют, исчезают в небытие.

– Боги хаоса и смерти, уподобленные презренным тварям, копошатся у бездн, наполненных нечистотами, потрохами, грехом и души многих роятся, словно мухи там.

– Озерная гладь неба полыхает отражением праздничного пожарища и мир превращается в огненный маскарад. Прохлада вина упоительна, разломленный гранат истекающий соком в кольцах ядовитой змеи, просыпанная соль завета, цифры страниц или нумерация кругов ада.

– Все пьянит, все пестро и кружится в танце вымышленных существ, тех чудовищ позабытых в темноте детских страхов, криках ночного леса, могильного холода кладбищ, парующей крови оконченной битвы, глазках бусинах крысы несущей чуму.

– Каков этот вселенский бал, каков его размах и персоны пришедшие, и идущие, никаких приглашений и сословных каст.

– Твое желание. Праздник всегда с тобой, хватай мудреца за бороду, ибо он мертвецки пьян и прощает все твои дикости, ешь его, пей его в каждую секунду пылающего бытия!

– Ты никогда более не уснешь, праздник бесконечен, ты исчезнешь в нем навсегда.

– Будущее в цепких руках тех кто распродает мир и хранит вырученное в земле предков. Круговорот душ в природе, предсказания грядущих катастроф и войн, царство бога не скорое дело.

– Миролюбивые люди, кровавые войны, не убий.

– Для начала раскрой глаза шире, после причастия придёт слово, и ты узнаешь, что лицо не твое. Маска эта легка и ты чувствуешь озорство, за которым следует поступок.

– Зелено вино и маски оживают, начинают говорить беспрестанно. Они вежливы и лживы, до бесконечности, до рвотных спазмов, ты хочешь их придать огню, не замечая, что сам уже в огне.

– Человек, продавший этот мир, жмет тебе руку, его глаза холодны и пусты.

– Сколько он пожрал человечины, скольким младенцам накинул петлю?

– Его рука тверда, а намерение продать еще больше просто колоссально, ты толкаешь его в огонь и заливаешься смехом, чистым и звонким.

– Искры взметаются в небо, гудит пламя костра, расползается по нагим в конвульсиях телам, они не ведают, они никогда не узнают им все божья роса.

Мальвина шумно выдохнула, протянула стакан.

– Плесните сударь мне этого нектара, может в данной порции растворился грамм счастья и теплота души. Нет, право же вы славный, компанейский малый, вы умеете быть на месте, органично вписываясь и в разговор, и в действо.

– Только подумайте, каждый норовит прыгнуть выше своей головы, каждый, при этом забывая один простой закон. (Не завышайте цены своей в глазах того дельца, который ежедневно продает мир, со всеми человеческими потрохами, этот мерзавец видит вас насквозь и просто развлекается, подтрунивает, чтоб после, зло пошутить и поверьте мне, это еще мягко сказано).

– Я говорю вам правду, вот свидетели мои, бузотер, желчь и болтливый лицедей, они не дадут соврать.

– Праздник ведь прекрасен, а цена?

– Поверьте, все разрешится и утихнет, дабы тлеть, сколько потребуется, хотя, не занимайте головы подобным вздором!

– Может, в тамбур подышим ветром и закурим, чтоб снова вдохнуть холод вечной стужи и спирта прихватите, Арамоша будет только рад и вероятно покажет фокусы.

Стена после этого преображения, когда слова, как и кровь вытекли, загустели, превратились в пятна, пришло молчание и тишина. Остался лишь слух и глаза, все остальное перешло во второстепенность, потеряв значимость.

Я рассматривал мрак сквозь стекло, и он был рядом, рвался в вагон, не смея переступить тусклый свет тамбура. Разбить лампу, вырвать дым сигарет и тепло, заполнить нутро ледяной крошкой и чернилами.

Стена, я приближаюсь к границе пространства соединяющего две точки, за этой геометрией будет подъем на гору и есть вероятность, что выше. Поезд мчит, не сбавляя ходу, льется в стаканы коньяк, кто-то мне говорил, это действенный способ, чтоб обнаружить искомое и избежать последствий.

Я даже не знаю, как это правильно истолковать. Порою мудрость всего лишь словесная уловка, ангажированные фокусы Арамона, за которыми пошлость и плевки на полу, раздавленные окурки.

– Друг мой, что вы так приуныли? Неужели печаль иль скорбь завладели вашим сердцем?

Я сделал три глотка, и впустил огонь в себя, протянул фляжку Мальвине.

– Благодарю вас.

Она втянула воздух и приложилась, передала фляжку Арамону, сама прикрыла глаза, прислонилась к стене и медленно вытянула сигарету.

– Это пожар, господа, всепоглощающее пламя.

Хлопнула дверь и в тамбуре появился Балалайкин.

– Как вы скоры, за вами не поспеть.

– Пьер, а что вас там задержало в вагоне? Появился смысл дольше находиться, или новые пассажиры?

– Крысиная рожа, на сумку глаз свой положил – рассмеявшись Отребьев, швырнул окурком в Пьера.

– Пьер – с укором растягивая единственную гласную, Мальвина подошла к поэту.

– Как же так?