Дорога на Элинор

— Господи, — сказала она вслух. — Эдик, не надо так. Я повторяю за тобой, зачем…

— Что? — не понял Лисовский, и брови его изогнулись, будто два турецких ятагана, готовых отсечь голову неверному.

— Я не вам, — быстро сказала Жанна. — Просто с собой…

С собой? Не с собой она разговаривала — то есть, именно с собой и ни с кем больше, но тогда и со следователем ей нужно быть откровенной, потому что…

— Я спрашиваю вас, — терпение у Лисовского начало иссякать, ему не нравилось допрашивать женщин, они обычно даже на самые логичные доказательства реагируют странно, не так, как мужчины. Там, где мужчина под давлением улик давно признался бы, женщины как ни в чем не бывало выдумывают новую фантастическую историю и не смущаются от того, что с логикой в их версии событий не все в порядке. Жанна Романовна сначала показалась Лисовскому женщиной иной формации — самодостаточная, типичная современная бизнес-леди, с такими он тоже имел дело, логика у них странная, но все-таки приближенная к мужской — профессия заставляет меняться. Похоже, что жена Ресовцева сыграла главную роль в его странной гибели — не без помощи Терехова, конечно, но решала, по-видимому, она, а не этот тюфяк, готовый пользоваться результатами чужих трудов, но вряд ли способный что-то создать сам — будь то приличный роман или любовная связь, или, тем более, убийство мужа любовницы, представленное как самоубийство.

— Я спрашиваю вас, — повторил Лисовский и замолчал, потому что неожиданно подумал: надо было поменять рубашку, я ведь хотел, в шкафу висела сиреневая, а я все-таки надел эту, у нее вторая пуговица сверху болтается, как голова повешенного. Надо было еще вчера пришить, но вчера я вернулся домой поздно, и все оказалось так неудачно, то есть сначала было хорошо — Ольга, машинистка из общего отдела, на меня давно посматривала, не скажу, что особенно нравилась, но, в конце концов, если женщина сама хочет… Господи, каким она оказалась ничтожеством, слова связного не сказала, «ой» и «ай», и по глазам было видно, что не разговоры ее занимали, а то, что, по ее мнению, определенно последовало бы после сытного ужина с вином и танцами — и сколько мужчин она уже так… А ведь мы с ней одинаковы, с Ольгой этой, — думал Лисовский, приглаживая указательным пальцем почти оторвавшуюся пуговицу, — ищем оба, ищем как можем, и при иных обстоятельствах, конечно, я повел бы ее к себе и уложил в постель, и все было бы замечательно, потому что я это умею, да и она, судя по всему, тоже, но какая была бы тоска потом, сегодня поутру, когда понимаешь, что дальше ничего не будет, и она это понимает, но не хочет принять, потому что сама навязалась и все просчитала — все, кроме моего, не в ее сторону направленного одиночества…

А в чью?

Лисовский с корнем вырвал пуговицу и положил на стол рядом с блокнотом. Жанна улыбнулась и, протянув руку, взяла пуговицу, подержала между пальцами, сжала большим и указательным, ни о чем она при этом не думала, разве только о том, что сейчас может произойти нечто.

Пуговица, будто скользкий обмылок, протекла между пальцами, упала на стол, покатилась колесиком до края и исчезла.

— Извините, — сказала Жанна. — Я потом достану.

— Ничего, — механически отозвался Лисовский. — Я сам.

Он наклонился, но под столом пуговицы не оказалось, должно быть, укатилась под диван или журнальный столик, ну и ладно, хотя не следовало допускать, чтобы Синицына… Лисовский увидел ее тесно прижатые друг к дружке ноги без чулок, в темно-серых туфельках на низкой подошве, острое чувство кольнуло его — совершенно неопределенное и неопределимое, — и он выпрямился с осознанием того, что расследование пошло прахом: Синицына ни в чем не сознается, а улики — ему и раньше было это понятно — исключительно косвенные, доказать он ничего не сможет, и не нужно было вообще браться за это безнадежное дело.

— Жанна Романовна, — сказал он, — вам, скорее всего, удастся выйти из этой грязной воды сухой и, возможно, даже без единого пятнышка. Но ведь это вы с Тереховым довели вашего мужа до самоубийства, это так же очевидно, как то, что…

— Вы хотели задать вопрос, — перебила Жанна. — Передумали?

— Нет, — покачал головой Лисовский. — Просто понял, что правдивого ответа не услышу.

— Тогда, — сказала Жанна, — я задам вопрос сама и сама отвечу. Правда, это будет не тот вопрос, что хотели задать вы. Сколько нас в этом мире? Эдик думал — трое, но, скорее всего, четверо. Вы — четвертый. Это очень редко бывает. Может, это вообще единственный случай в природе. Обычно все иначе. Эдик мне рассказывал, как получается по его расчетам, но я воспринимала на эмоциях и сразу забывала, слишком это было для меня сложно… Может, он и с собой покончил именно потому, чтобы вы это следствие повели, вы, а не кто-то другой. Если бы другой, он бы поступил иначе…

— О чем вы говорите? — ошеломленно спросил Лисовский. Синицына была не в своем уме — вот почему отрицала очевидное, это же надо: Ресовцев повесился, потому что знал, что он, Лисовский, поведет его дело! Да она просто…