Дорога на Элинор

Леська с сыном уехали, и через два месяца письма от нее, приходившие сначала по три раза в неделю, вдруг иссякли, как ручей, пересохший в жаркий летний зной. А еще неделю спустя — Олег все это время был занят на работе расследованием безнадежного дела о краже в магазине готового платья — Леська позвонила и сказала, что влюбилась в финна, с Олегом разводится, а сына оставляет себе, как память о былом счастье.

Когда майор передал Лисовскому дело о смерти Ресовцева Виктора Эрнстовича, Олег не был законченным женоненавистником, но вел себя на людях так, будто все женщины мира олицетворяли собой зло, подлежавшее искоренению.

Жанна Романовна, вдова покойного физика, не то что ему не понравилась, напротив, Лисовский сразу понял, что ее обаяние доставит немало хлопот и неприятностей в предстоявшем расследовании, но эта самая Жанна Романовна производила на него впечатление, которого он не ожидал, впечатление совсем из другой области человеческого восприятия — будто не женщина она была и не дьявол в юбке, и не важный свидетель, и даже не подозреваемая в совершении убийства мужа (вполне, кстати, возможный вариант, учитывая приобретенную ею веревку), нет, гражданка Синицына представлялась ему существом бесконечно от него далеким и бесконечно близким, своим, родным до такой степени, что всякие отличия в походке или манере держать голову казались несущественными.

И странным образом Лисовский с самого начала знал, что только он один с его способностью черпать информацию о неизвестных ему вещах, как это бывало в подзабытые уже студенческие годы, способен будет в этой странной истории разобраться.

Сначала он был уверен, что убила мужа Жанна, поскольку жизнь с этим человеком, должно быть, в какой-то момент показалась ей хуже ада и, во всяком случае, хуже жизни в колонии строгого режима.

Потом он вышел на Терехова и понял, что ошибался — истинным убийцей был писатель, даже если он пальцем не пошевелил, чтобы сунуть голову Ресовцева в петлю.

И наконец Лисовский понял, что ни Терехов, ни Синицына убийцами быть не могли — для каждого из них смерть Ресовцева в той или иной степени означала потерю себя, а, между тем, суицидальный синдром ни одному из них свойствен не был ни в малейшей степени.

Кто же убил?

Глава двадцать восьмая

— Если ты все это знаешь, — сказал Лисовский из экрана, — то чего же я тут столько энергии зря теряю, из-за тебя целый квартал сейчас без света мучается?

Лицо на экране неуловимо изменилось, на следователя смотрел погибший Ресовцев, но и это изображение стало через секунду другим — лицом писателя Терехова, недоуменным, не понимавшим, что он делал тут, в компьютере, а еще мгновение спустя на Лисовского взглянула с экрана Жанна Романовна, и сразу возникло другое лицо — женщины, о которой Лисовский всегда мечтал и из-за которой в свое время женился на Леське, потому что в ее характере — не в чертах, не в фигуре, а именно и только в характере — было нечто, сближавшее Лесю с женщиной, на самом деле никогда нигде не существовавшей, кроме как в его воображении, и теперь она, реальная, смотрела из глубины экрана, он потянулся к ней, но видение покачало головой и исчезло…

* * *

— Вы видели? — спросил Лисовский. Он стоял у погасшего монитора, и ему казалось, что в экране вспыхивают и сразу гаснут едва заметные световые иголки, будто остренькие шипы странного тропического растения, которое он как-то видел в овощном магазине на Тверской и даже взял в руку, чтобы ощутить исходивший от неказистого плода сухой жар, и тогда в его ладонь, как сейчас в глаза, впились мельчайшие шипы-иголки, он бросил плод на прилавок и поспешил прочь, продавец что-то говорил ему вслед, но он не слышал, он и сейчас ничего не слышал, хотя гражданка Синицына, сидевшая в кресле и смотревшая на него снизу вверх, говорила что-то важное — не только для следствия, но и лично для него, Олега Лисовского. Он не слышал ее слов, а если слышал, то не понимал, а если понимал, то не осознавал этого.

— Вы видели? — повторил Лисовский.

— Что? — сказала Жанна Романовна. — Вы не могли видеть того, что видела я.

— Почему? — спросил он.

Жанна Романовна не ответила, и Лисовский сказал:

— Показалось. Все это мне только показалось, — и добавил: — Сейчас мы с вами поедем к Терехову, и там я задам последние вопросы. Чтобы все, наконец, стало ясно.

— Очная ставка? — улыбнулась Жанна Романовна. — И вопрос, который вы хотите задать: о нашем с Тереховым преступном сговоре с целью доведения до самоубийства моего мужа. Я права?

— Вашего мужа, Жанна Романовна, — ворчливо произнес Лисовский, — я тоже вызову, и он сам скажет, кто довел его до самоубийства, и как называется то, что он сотворил с собой и с нами всеми.

— О! — воскликнула Жанна Романовна и ни слова больше не произнесла — вышла в прихожую, поменяла тапочки на красные туфельки на высоком каблуке, сбежала следом за Лисовским по лестнице, забралась на заднее сиденье милицейского «жигуля» с мигалкой, и они поехали.

Молчали, говорить было не о чем, а скорее — незачем, они и без слов прекрасно понимали друг друга.