Дорога на эшафот

– Так значит, это она из Ораниенбаума возвращалась, когда несчастье случилось? – всплеснула руками Воронцова.

– О чем ты говоришь? Какое еще несчастье?

– Вы ничего еще не знаете? Ночью, на подъезде к столице, они попали на плохую дорогу. Темно было, а факел у них или задуло ветром, или возница заснул. И у кареты графини Апраксиной подломилась одна полозина, или как она там называется. И карета завалилась в овраг. С ней еще, говорят, двое горничных сидело в самой карете. Им-то ничего, а вот Аграфена Леонтьевна упала неловко и сломала несколько ребер, ее потом на простых санях везли до дома, потому как сидеть ей было трудно.

– Царица Небесная! – перекрестилась Екатерина Алексеевна. – Что ж ты сразу об этом мне не сообщила? И тут без меня не обошлось. Прости меня, Господи! И помочь ничем не могла, и чуть до гибели почтенную даму не довела. Не зря она у меня на прощание спросила, чем малая печаль от большой отличается… Ой, не зря…

– Это как же? – выказала любопытство Катенька Воронцова.

– Да тебе-то зачем? – отмахнулась от нее Екатерина Алексеевна, занятая своими мыслями. – Тебе не о печалях надо думать, а побыстрее замуж выходить, а то точно не оберешься печалей – и больших и малых.

– Нет, вы скажите. Я не отстану от вас! – смешно сложив губки, запричитала та.

– Есть одно латинское выражение, которое в переводе на русский язык звучит примерно так: малая печаль красноречива, а большая печаль – безмолвна. Вот это я и сказала при прощании мадам Апраксиной.

– А с чего вы именно об этом сказали? Как вы могли знать, что с ней случится?

Екатерине Алексеевне надоело потворствовать любопытству ее любимицы, и она просто отмахнулась от нее рукой, спросила:

– Не знаешь, как чувствует себя графиня? Никто больше не пострадал?

– Вы, матушка-Катеринушка, словно в воду смотрите. Пострадал, но уже потом…

– И кто же это? – Екатерина Алексеевна напряглась от нехорошего предчувствия, подумав, не случилось ли чего с самим Апраксиным.

Но все оказалось много прозаичней. Вернувшись домой, Апраксина приказала высечь своего конюха, что проспал спуск и допустил крушение кареты, что и было сделано с превеликим удовольствием дворовыми мужиками, недолюбливающими того конюха. Тот с горя напился и напал на крещеную калмычку, что жила в доме Апраксиных, хотел снасильничать. Получилось это у него или нет, но девчонка оказалась не так проста и ткнула вилами конюху в лицо, отчего у того вытек глаз и оказалась распорота щека.

Екатерина Алексеевна выслушала нехитрый рассказ и, чуть поморщившись, добавила:

– Видела я этого конюха, рыжую бестию. Все глазищами своими водянистыми за моими девками стрелял, пока коней снаряжал. Моя бы воля, так я бы ему вилами не в глаз, а в другое место ткнула, чтоб отучился на чужое добро зариться. Знаю таких рыжих, самый пакостнейший народ.

– Точно, самые пакостники завсегда рыжие бывают, – поддержала ее Катенька Воронцова, допивая успевший остыть кофе.

8

…Действительно, несчастья на семейство Апраксиных сыпались, как снег в метельную ночь. Мало того, что Степан Федорович оказался в заточении по ложному обвинению, в чем Аграфена Леонтьевна была абсолютно уверена, и не было силы, кто б ее в противоположном разуверил. А вот теперь она сама едва живая осталась после того, как Никита умудрился свалить карету в неглубокий овражек. И хоть был тот овражек совсем никчемный, а вот ведь как вышло: ударилась чреслами своими о дверцу кареты, да еще обе девки, что с ней ехали, придавили ее, и теперь она только могла пластом лежать на спине и костерить девок и Никитку за страдания свои.

Правда, тот же Никита мигом обернулся, сыскал где-то розвальни – то ли у знакомых, то ли чужих хозяев уговорил, но доставили графинюшку в дом родной, занесли на одеялах и за дохтуром тут же отправили. Тот, оставшись при хозяйке наедине, долго мял да щупал ее так, что она великим криком исходила. И запретил ей с постели вставать пару недель.

– Это как же мне не вставать? – взбеленилась та. – Накладывай повязку, какую прилично, но… чтоб на палку опираясь, а по горнице мне передвигаться возможность была.

Лекаришка хлипкого десятка оказался, как, впрочем, все их немецкое отродье. Спорить не стал, велел холсты тащить покрепче и спеленал барыню, словно дитятю. Но Аграфена Леонтьевна довольной осталась, рассчитала его, как должно, и велела навещать ее и щупать, срастаются ли на ней косточки или что не так пошло.

Пока Аграфена Леонтьевна лечила свои немочи, стало кое-что известно о судьбе ее законного мужа. Новости хоть и не обнадеживали, но и в них можно было усмотреть малую толику перемен к лучшему. Вначале ей сообщила о том жена графа Шувалова – известная всем и каждому Марфа Егоровна, ближняя подруга и наперсница императрицы. И хотя она была собой неказиста, неприметна даже в высоком обществе, но зато форсу могла дать каждому, будь бы граф или падишах турецкий.