Дорога на эшафот

Само собой, что новостью этой задолго до отъезда Алексашка Шувалов поделился со своим братцем Петром, желая получить от него дельный совет. Дело-то непростое, речь идет о наследном принце, что рано или поздно на престол российский заступит. Осенью с императрицей удар случился, едва выходили, отмолили в церквях православных. А в монастырях всех день и ночь пономари друг дружку меняли, читая «за здравие рабы Божьей Елизаветы». Как бы там ни было, ожила государыня, хотя и не та стала: и ногу подволакивать начала, и речь иной сделалась. Но ведь государыня! Вот тогда кто-то и пустил слух, что молодой двор только и ждет ее кончины.

Ладно, если бы просто ждали. Все люди смертны, и рано ли поздно ли мир наш тленный покинут. Так они, супостаты, что замыслили, как государыне было доложено: армию из Пруссии убрать и с королем Фридрихом вечный мир подписать. Вот чего государыня им никак простить не могла. Да и кто другой на ее месте, столько кровушки русской проливши, замириться захотел бы с пруссаками проклятыми?

Так ли, нет ли, но из-за этих резонов Апраксина и отстранили, под стражу взяли. А теперь Алексашке Шувалову предстояло решить, на чьей стороне правда.

– Скажи ты мне, братец любезный, – спрашивал он Петра Ивановича, сидя при закрытых дверях и спущенных до самого пола портьерах, – как мне быть в таком неловком состоянии. Откроется ежели, что молодой двор к сему делу и впрямь причастен, – одна беда. Государыня их в темницы не отправит, как друга нашего Апраксина, а начнет следствие, которое опять же на мне повиснет. А там мало ли что всплыть может? А если покажу, мол, злые умыслы все, наговоры, опять дело в тупик зайдет. На Апраксина вон как Бестужев взъелся, будто он ему поперек дорогу перешел. Раньше не разлей вода дружки были, а теперь чего с ним вдруг сделалось?

– А то сам не знаешь? – хмыкнул Петр Шувалов. – Бестужев за английскую корону готов был душу заложить. Не знаю, с чего у них там любовь такая сделалась, хотя как не знать? Денежки все, денежки погоду делают. Только англичане канцлеру нашему под зад коленкой дали и затеяли интригу с Фридрихом. Вот Бестужев на бобах и остался, не знает, как выкрутиться из диспозиции сей.

– Нет, ты мне скажи, Апраксина под пытку подводить или мягонько с ним обойтись? – не унимался Александр Шувалов.

От этих слов Петра Ивановича словно сквозняком от окна отбросило:

– Думай, чего баешь! Он под пыткой такого наплетет – и тебе и мне мало не покажется.

– И что же мне с ним делать?

Петр Иванович хитро улыбнулся, смахнул невидимую пушинку с обшлага шелкового камзола и поднес указательный палец к губам.

– Что это значит? – не понял его брат.

– А то и значит: молчи и задавай вопросы обо всем, что на ум придет. Запишешь, дашь ему прочесть и вези в столицу. Пока доедешь, пока на стол к императрице попадет, пока она думать будет над ответами, а времечко-то идет… Идет время. Разумеешь?

– Ну и башка у тебя, Петруха! Тебя бы на мое место, ох, заварил бы ты кашу…

– А я и так на своем месте, не жалуюсь, – покровительственно ответил тот и похлопал брата по плечу, давая понять, что пора прощаться.

9

На другой же день об этом разговоре неведомо какими путями стало известно Мавре Егоровне, и она решила поделиться этими не особо тайными сведениями с болящей Аграфеной Леонтьевной, к которой имела давнюю и душевную привязанность. А после того, как Апраксина получила увечья из-за своего дурака-кучера, сам Бог велел свидеться и поболтать по душам.

Разговор двух знатных статс-дам ни к каким серьезным последствиям не привел. Марфа Егоровна, как могла, выразила свое сочувствие беде, приключившейся с Аграфеной Леонтьевной, повздыхала, платочек к сухим глазам поднесла, посоветовала, какие лучше настои пить от болей грудных и чтоб косточки побыстрей на место встали.

Хозяйку по случаю приезда гостьи в зал перенесли, одели, румяна навели, но вид все одно был скорбный. Лежит, поддакивает, Никитку рыжего костерит последними словами, а сама догадывается: не запросто так Мавра Гадюковна приползла, явно что-то припасла вместо гостинца для болящей подруги своей. Ну, поговорили об урожае нынешнего года, что собрали меньше прежнего, об озимых, что снег не вовремя укрыл, глядишь, опять померзнут, заново пересеивать придется. Потом Марфа Егоровна осторожно спрашивает о муже хозяйском:

– Степан Федорович здоров ли? Что слышно от него?

А что может быть слышно из казематов сырых?

Апраксина ей так и отвечает:

– Он у меня мужик крепкий. Поди, государыня скоро разберется, поймет, что недруги его оговорили, да и домой отпустит. Рождество порознь справляли, так, может, хоть на Крещение Господне соединимся. Помоги нам в том Царица Небесная…

– Царица Небесная – первая наша бабская заступница, я тоже к ней со всеми бедами своими винюсь, – вторит ей Шувалова. – Только нужно иногда и к земным заступникам обращаться…

Аграфена Леонтьевна почуяла неладное в шуваловских словах и спросила напрямик: