Дорога на космодром

Итак, еще одна знаменитая стройка пятилетки, как ее называли в ту пору — «жемчужина южной металлургии». Начатая проектированием в 1927 году, она стала ровесницей Магнитостроя. В 1930 году на левом берегу Днепра заложили фундаменты первых сооружений днепровского комплекса— «Запорожстали». Исаев снова в гуще событий, сообщения о которых газеты печатают, как фронтовые сводки. Прибыв на берег Днепра, он был потрясен — Днепрострой против ожидания оказался неизмеримо грандиознее Магнитостроя. Более всего, конечно, Исаева поразила плотина. Он искренне сознается, что ничего похожего никогда не видел. Но плотина лишь часть района площадью 400 квадратных километров, застроенного новыми заводами, жилыми поселками, дорогами.

Исаева послали на монтаж одного из заводов, воздвигавшихся в этом районе, — завода ферросплавов. Эти сплавы предстояло выплавлять в огромных французских электрических печах высокой производительности. И хотя Исаев ничего подобного этим печам в жизни никогда не видел, он смело заявил, что готов взять на себя руководство их монтажом.

Работа выглядела весьма обещающе, но оклады были меньше, чем на Магнитке, а Алексею Михайловичу предстояло помогать родителям. Плохо было и с питанием. «Для того чтобы прикрепиться к довольно гнусной и дорогой ИТРовской столовой, нужно получить рекомендации инженерно-технического совета (а я даже не член профсоюза!)».

Сделав столь невеселую запись, Исаев добавляет: «Обживусь. Место очень интересное и не такое свирепое. Люди и начальство приветливые».

Однако настроения Исаева неустойчивы. «Как на всяком гиганте, — писал он через каких-то пять дней, — здесь нет квартир, гнусные, битком набитые столовые, большие расстояния, которые ты прешься пешком, чертовская, граничащая с издевательством волынка с получением денег, прикреплением к столовым, с какими-либо оформлениями, прикреплениями и т. д. …Очень и очень возможно, что я заколочу свое барахло в ящик и пошлю вам. А сам сколочу плот и поплыву в Одессу по волнам Днепра».

Раздраженное настроение объясняется просто: «С монетой скверно — посылать вам сейчас ничего не могу. Остальное как будто бы налаживается. С сегодняшнего дня обеспечен хлебом[2]. Добавляю к нему повидла или какой-нибудь ерунды вроде форшмака из селедки — имею бутерброды на работу. Комнату, может быть, получу вскоре, да и сейчас живу очень прилично в жилищном отношении».

Не повезло Исаеву и с начальником. Сорокалетний опытный практик, ведавший монтажом завода ферросплавов, глубоко презирал молодых дипломированных инженеров. Он не упускал возможности унизить и третировать начинающих специалистов.

«Этот субъект таков, — писал Алексей Михайлович, — что я никогда не думал, что подобные могут существовать на свете. Типы Достоевского, Щедрина, Иудушка Головлев — перед ним младенцы…»

Исаев хотел дать бой, но передумал. Силы были неравны. Начальник монтажа считался сильным производственником, а в обстановке напряженной работы это ценилось превыше всего. Взвесив все «за» и «против», Исаев перешел в технический отдел.

«Технический отдел, — писал он отцу, — всегда и везде, на всяком предприятии — это его мозг. Там теоретически прорабатываются и проектируются все производственные вопросы… Работа там умственная, безусловно интересная, но всегда и везде техотделы отстают от жизни производства.

Производственники с презрением смотрят на техотделы, которые затягивают их заказы, называют их, и справедливо, похоронными бюро. Это всегда бюрократические учреждения, конструкторы, работающие там, имеют вид крыс и ведут в противовес производственникам размеренный образ жизни. Но там тепло, хорошие столы, обед от часа до двух, тихие разговоры… Словом, там можно оттаять. И я начал оттаивать…»

Знания и опыт Исаева раскрылись на первом же задании, которое он охарактеризовал как работу, «измеряемую квадратными метрами чертежей», — спроектировать монтаж перекрытия сталеплавильного цеха. «За четыре часа я уже все обдумал, ознакомился с положением на месте. Написал объяснительную записку. Завтра начерчу, и зав ахнет от удивления. Такие работы тут делаются недели две.

Я слишком долго не работал. Теперь вокруг все будет трещать. Как и тогда, на Магнитке, открою борьбу с рутиной…»

Интересное дело окрыляло Исаева. «Я вдыхаю жизнь, — писал он через две недели в Москву, — свои 23 года, как пахнут они, эти замечательные 23, и как хороша земля, какое яркое солнце выливается на нее и воздух — густой, звонкий воздух, приносящий удивительные звуки: Чайковскому далеко до танковых паровозов, кранов, экскаваторов[3].

Разве плохо в половине шестого проснуться в номере на троих, проснуться от того, что слишком громко начинает кричать стройка — десятки паровозов, кранов, экскаваторов впихивают свои сигналы в открытое окно?

Разве плохо, полившись холодной днепровской водой и выпив ев стаканчик (тогда не чувствуешь голода), уцепиться за буфер рабочего поезда, который доставит тебя вместе с облепившим вагоны народцем прямо из чудного нового города к чертежам, головоломным задачам, к опалубке, к железу, к бетону?