Дорога на плаху

— Вы бывший ракетчик, нет ли влияния вашей профессии на потомство вашей дочери, — Климов внимательно следил за Рябушей и по его реакции убедился, что догадка его верна, и можно смело наводить мосты.

— Никоим образом! Я здоров и ничем не болею, — твердо без тени сомнения ответил Рябуша.

— В таком случае, возможно, ваша жена?

— Я не медик, — развел руками Рябуша, — но думаю, что нет. И жена, и Евгения под стать мне: отличаются крепким здоровьем, закаленные, практически, никогда не болели. Мы с Евгенией на махах Енисей много раз переплывали и здесь в Красноярске, и ниже у Балчуга, когда гостили у брата.

И снова Климов не уловил сомнения в голосе, отметил уверенность поведения.

— Тогда в чем причина рождения таких детей? — настойчиво повторил свой вопрос Климов.

— Вопрос не по адресу, — удрученно ответил Рябуша. — Надо обращаться к специалистам.

— Вопрос не простой, трудный и, все-таки, вы не откровенны. Вы, конечно, как и я, не знаете причины, но вы не находите в себе мужества признать. — Климов сделал паузу и заметил, как Рябуша напряженно сглотнул слюну, и это сказало о многом. — Взгляните на эти две фотографии. — Генерал вынул из папки снимки и протянул Рябуше.

Тот придвинул снимки к себе, взглянул, и смятение полыхнуло в его глазах.

— Где вы их взяли?

— Снимок Евгении сделан нашим экспертом, а второй — в альбоме убитой полгода назад актрисы Лидии Савиновой. Но вы не ответили, что же вас взволновало? Они похожи?

— Да.

— Вы знали Савинову?

— Да, я знаю ее историю.

— Я подумал, что Савинова — кровная мать Евгении, а вы ее отец. В чем я ошибся?

В коридоре задребезжал звонок. Рябуша, не успев ответить, вскочил.

— Жена вернулась. Без ее согласия я ничего не могу говорить о Евгении, о ее тайне.

IX

Поселок Тоннельный. Февраль 1977 г.

Радость, которая захлестнула Лиду, была чистой и полной: перед ней стоял ее Игорь с чемоданчиком, с какими «химики» уезжали из Тоннельного.

— Ну вот, Игорек, ты свободный человек! Ты не представляешь, как я рада, — щебетала Лида, прильнув к улыбающемуся Игорю, который только что вошел в квартиру. — Надо отпраздновать событие.

— Это от нас не уйдет, загудим сегодня вечером. Ты лучше скажи, когда тебе рожать? — он испытывающе смотрел на нее.

— На днях, Игорек. Уехать мы уже никуда не успеем. Может случиться в дороге.

— Что ты! — замахал руками Игорь, — это действо должно случиться здесь, а потом подумаем.

— Я тоже так считаю, — Лида поморщилась от боли в животе. — Давай сядем на диван, а то у меня что-то не все в порядке. Сбрасывай с себя телогрейку, валенки. У нас тепло, несмотря на мороз. Посидим минутку, и я тебя накормлю.

Они сели на диван. Лида взволнованно и преданно смотрела на Игоря, ища ответное чувство, но видела лишь спокойствие и собранность, каким она его помнила перед снарядом на школьных соревнованиях гимнастов, где не было ему равных, как и теперь — он для нее единственный.

— Ты пеленки-распашонки уже купила? — вдруг спросил он и улыбнулся.

— Нет еще.

— Вот и хорошо. Родится, и я куплю в качестве отцовского подарка. Годится?

— Конечно, — сияя, ответила Лида. — Только откуда у тебя деньги?

— Выдают освободившимся на месячное прожитье. Гроши, конечно, но мне так хочется сделать тебе приятное.

— Игорек, у меня же в подушке полторы тысячи. Я же копила на черный день, нет, на счастье копила, ты знаешь. Потом декретные получила в понедельник. Если не хватит, возьми. Проживем. Может, нам до весны здесь остаться? Мне увольняться сейчас не резон. Профсоюз — помощник. Да и ты бы мог подработать. Платят здесь вольным хорошо.

— Не годится, Лида, я смотреть не могу на эти невольнические места, на эти рожи! — озлился он.

— Да-да, милый. У тебя все это в печенках сидит. Ох, что-то тянет у меня книзу, неужто начинается на радостях? От счастья это!

— Тут есть, где рожать?

— Есть. Соседка наша — фельдшер-акушер хороший. Больничка на десять коек. Она там заведует. Все умеет делать, все лечит. Практика. Ох-ох, Игорек. Наверное, я тебя не смогу накормить. Ты сам, милый, возьми, поешь. Борщ на плите стоит горячий. Свеженький. Для тебя готовила. Гуляш там же. Водка в шкафу, выпей за освобождение, обедай, да как бы не пришлось отправлять меня в больницу.

— Не беспокойся, я пообедаю, — он встал с дивана, направился к шкафу. — Если у тебя началось, даже лучше. Быстрее все станет ясно.

— Что ясно, Игорек?

— Как что, кто родится, как нам дальше быть? — Он взял из посудного шкафа водку, тарелку и стал наливать борщ, неторопливо уселся за стол, налил из бутылки полный стакан водки, выпил залпом, заел горячим, и с настроением спросил: — Хозяйка на обед придет?

— Придет, она за меня беспокоится. Славная женщина. Сына на побывку ждет. Радуется. Моряк он у нее.

— Да я же знаю. Если бы он не служил, вряд ли бы она тебя пустила. Практичная.

— Она не практичная, она добрая.

— Знаю эту доброту, дерет с тебя за квартиру три шкуры.

— Не больше, чем другие. Нам здесь было не хуже, чем в кладовке на скрипучем топчане.