Дорога на плаху

Борис в душе предполагал осторожное дистанцирование Евгении от него, но последовала бурная встреча. И вдруг такой откровенный барьер? На его лице отразилась вся гамма чувств: неожиданность и смятение, удивление и разочарование. Чуткое сердце Евгении уловило настроение своего спутника, почувствовало, какую боль нанесла она своим жестом молодому человеку и, страдая, взмолилась, ловя и как бы целуя, его молчаливый опечаленный взгляд:

— Простите меня, Борис, мне не следовало бы вообще вам писать, я не стою даже вашего мизинца! — воскликнула она, умоляюще глядя на него, чувствуя, как против ее воли глаза у нее повлажнели, и она вот-вот уткнется в грудь этому великолепному человеку, разрушая тот барьер, который только что воздвигла. Но она все же вновь сдержала себя, помня свою нехорошую сторону.

— Евгения, о чем вы говорите! Я так спешил к вам! Поверьте, я готов отдать палец на отсечение сию же минуту, чтобы убедить вас, что вы для меня стоите гораздо большего, в том, что я здесь, рядом с вами, а это, на мой взгляд, более доказывает хорошее к вам расположение, чем куча красивых слов. И я непременно поеду к вам в гости.

— Вы правы, Борис! Но вы не должны требовать от меня того, к чему я не готова. — С этими словами Евгения подала руку парню, и молодые люди направились по перрону на привокзальную площадь, чтобы сесть в автобус и уехать на дачный поселок, где квартировали Рябуша.

Конец первой части

Часть вторая Под прицелом

I

В солнечный летний день Валентина Александровна, возвращаясь с работы, заглянула в почтовый ящик, размещенный в подъезде дома, и обнаружила письмо. Обратного адреса не было, Валентина здесь же, на площадке, вскрыла его и прочла первые строчки:

«Милый Борис, здравствуйте!

Я не удержалась и на второй день после вашего отъезда, взялась за перо и бумагу.»

Валентина Александровна смутилась, ее обдало жаром, как из парной, парной чужого письма, прервала чтение, но, перевернув лист, увидела заключительную строчку:

«До свидания, Ваша Евгения».

Как, у него какие-то отношения с Евгенией, той несчастной женщиной, что была у него сиделкой, и, как поняла она из скупых слов сына, оказалась под следствием, как детоубийца!

Не хватало ей еще такого кошмара! Она обязана прочесть письмо и выяснить для себя насколько серьезны их отношения. Она перевернула письмо и засомневалась, правильно ли поступает?

«Нет, я не стану читать, но потребую от сына рассказать всю правду. Он не посмеет больше скрывать от меня связь с Евгенией».

Она решительно поднялась на второй этаж в свою квартиру и застала сына в гостиной на диване за чтением романа.

— Борис, прости меня, я вскрыла письмо, адресованное тебе, я его, разумеется, не читала, но увидела первую и последнюю строчки. — Она передала письмо в конверте сыну. — Но скажи мне, это та женщина, что была твоей сиделкой?

— Да, — поднимаясь с дивана, сказал Борис, беря письмо.

— Расскажи мне о ваших отношениях. Меня обижает твое молчание.

— Мама, я отвечу просто: я ее люблю.

— И твои намерения последуют далее?

— Очевидно.

— Но я должна знать о ней более подробно. Ты, я вижу, отказываешься поделиться со мной?

— Сейчас не время.

— Когда же оно наступит?

— Не знаю.

— Ты лукавишь, — Валентина Александровна заметно нервничала. — Твой лечащий врач в Красноярске мне симпатизировал и оставил свой телефон. Я позвоню ему и попрошу выяснить о Евгении все, что можно, и написать мне. Но, думаю, до этого дело не дойдет, ты расскажешь мне о ней сам.

Борису стало не по себе при мысли, что мама узнает о Евгении всю правду и, не дай Бог, ей вышлют газету, в которой вылито на бедную женщину столько грязи. Это может серьезно поссорить его с матерью, уж лучше в сдержанных тонах рассказать ей какую-то часть событий.

— Мама, у Евгении родился неполноценный ребенок, на этой почве она рассталась с мужем, в отчаянии лишила младенца жизни прямо в больнице, и вскрыла себе вены. После выздоровления ее арестовали, но следствие пришло к выводу, что женщина невиновна.

— Боже, она душевнобольная! — испуганно воскликнула Валентина Александровна. — Как же ее допустили к тебе в качестве сиделки?

— Она — нормальный человек. Обстоятельства складывались не в ее пользу. Теперь все кончено.

— Какие обстоятельства? Можешь ты сказать о них родной матери!? Впрочем, ничего объяснять не надо — она тебе не пара. Если ты к ней повернулся из сострадания, то не приносить же себя в жертву! К чертям собачьим всякое сострадание, забудь ее навеки.

— Мама, я тебя очень люблю и прислушиваюсь к твоему мнению. Но в данном случае я никак не могу согласиться с тобой, и предоставь мне право распоряжаться своей судьбой и… чувствами. Я, в конце концов, взрослый мужчина!

— Боренька, сынок, я желаю тебе только добра! Чувство — вещь, если так можно выразиться, проходящая.

— Чувство любви, мама, не вещь. Это, я понял, состояние души.