Дорога на плаху

Римма пристально вглядывалась в Лиду, ей надо знать, поняла ли та намек и как к нему отнеслась и стоит ли дальше обрабатывать понравившуюся ей молодую маму.

— Нет, домой под каблук сухой вобле! Ни за что не поеду. Буду погибать, а не покорюсь ей.

— Откуда ж такая ненависть к мачехе, детка ты моя? — еще более потеплела Римма, утверждаясь в верности своего выбора.

— Она мне за всю жизнь столько теплых слов не сказала, сколько вы за минуту наговорили.

— У нее характер, у тебя характер — вот и нет согласия. Кому-то в чем-то уступать надо. Кто-то голова, а кто-то — шапка, вот тогда мир.

— Я уступала, не перечила. Она того круче заворачивала. Все соки выжала, всю душу изгадила.

— Я б тебя, милая, к себе взяла. Да у самой детей когала. Четверо, квартира мала.

— Спасибо, тетя Римма, за вашу заботу. Буду одна пробиваться в жизни. Специальность у меня теперь есть. Выйду из декретного, пристрою малыша в няньки и — на стройку, — говорила нерешительно Лида. — На Север потом завербуюсь. Там, говорят, мужиков полно, а баб не хватает. Окручу молодца — ахнете. Чем я плоха?

— Все при тебе есть: ум и тело — загляденье, — согласилась медсестра с грустной миной на лице. — Только не каждый полюбит чужое дите. А побывал бы в шкуре братца моего, по-другому смотрел бы, — вернула Римма разговор в прежнее русло. — Тебе бы их достаток! Ребеночек бы как сыр в масле катался.

Слова медсестры то и дело бросали Лиду в жар отчаянной безысходности, то возвращало в холод наметившегося плана, и она торопилась покинуть палату, боясь душевного срыва от проницательного взгляда Риммы.

В общежитии Лиду встретили радушно и шумно.

— Показывай своего богатыря, — говорила Вероника, беря у Лиды из рук запеленованного младенца.

— Это от нашей бригады тебе детский набор, — сказала Зоя, отвечающая от профсоюза за быт своих товарок. — Располагайся пока на своей кровати. Думаю, на днях тебе дадут отдельную комнату.

— Будешь в отдельных хоромах, как кум короля, — трещала Вероника. — Молоко-то у тебя есть?

— Есть, но не очень, — соврала Лида, бесконечно думая о своем плане.

— Ничего, сейчас есть хорошее детское питание. Сходи в дом малютки и тебе будут выдавать бесплатно.

— Спасибо девчата за заботу, только я отвезу малыша в Ачинск к отцу и сюда, пожалуй, не вернусь. Пока лежала в больнице, меня тут обворовали. Забрали несчастные тряпки.

— Лидка, куда же ты срываешься? — уговаривала Вероника. — Здесь хоть кто-то есть знакомый. Работа, угол. Пристраивай ребенка, да засучивай рукава. Работы на стройке — море.

Лида задумалась. Если она благополучно сплавит с рук обузу, пожалуй, до лета стоит поработать на стройке, сдать экзамены за десятилетку. Девчата зарабатывают сравнительно неплохо, одеваются, кормятся, выпивают. Она выпивать не станет, подкопит денег и — в Москву с рекомендацией театра. Вот только бы удался ее план.

С билетом на руках, Лида вскочила в автобус перед самой отправкой, уселась на первое свободное сидение и осмотрелась: нет ли знакомых?

Выглядела она далеко не привлекательно, одетая под цыганку, покрытая цветастым платком с кистями. На плечах темный, не по размеру, плащ-реглан из-под которого выглядывала невообразимых размеров юбка. Все это она одолжила у женщин в общежитии, а в таком платье была мало узнаваемая красавица Лидия Савинова, какой ее знали в Ачинске. Покормив грудью младенца, она отвернулась к окну, печально смотря на моросящий мелкий дождь, который впрочем, ничуть не раздражал ее, а погода была под стать ее настроению. Гораздо хуже было бы для нее, если бы полыхало солнце, а люди бы восхищались чудесным днем. Для нее приятнее слышать раздраженные реплики, под стать ее душевному состоянию:

— Ну, заладил на неделю. Вымочил до нитки, пока добежал до автобуса.

— Развезло грязюку по самые уши, сапожонки насквозь промочил, — мрачно поддержал разговор кто-то. — С поясницей теперь замаешься.

Это хорошо, что не ей одной плохо. Лида была бы рада, если бы вдруг разразилась всеобщая беда, например, наводнение, и общество бы с ней разделяло ее несчастье и неустроенность. Но такого события не происходило, наоборот, по радио передавали громкие репортажи о победах гидростроителей, ударном завершении жатвы на полях необъятной страны, которая засыпала в закрома многие миллиарды пудов хлеба и обеспечила народ сытной жизнью. Где-то в далекой Прибалтике получают рекордные надои молока, и дояркам на грудь вешают золотые медали героев. От таких сообщений Лиде хотелось плакать. Из всеобщего счастья только она одна тянет колючую лямку невзгод и хлебает горькие последствия сладостных мгновений, промелькнувших метеоритами, оставив глубокий рваный след в ее душе, кровоточащий, заливая ее сердце ядом, оставляя его без жалости к своему кровному. Но хуже ли будет ему в ее планах? Малыш не понимает и не поймет никогда, но она-то знает, что хуже не будет от этого предательства ни ей, ни ему. Она не одна предает младенца. Есть еще предатель-отец, которому уж точно, нисколько не хуже от полной свободы.