Дорога на Порт-Артур

Чудно! Такого в моей службе еще не бывало. Да, меняются времена!

Генерал, идущий первым, направляется прямо ко мне в ячейку. Успеваю заметить, что он молод, хорошо по-спортивному сложен, телогрейка на нем туго подпоясана новеньким кожаным ремнем со звездочкой.

— Докладывайте, товарищ младший сержант, — негромко говорит генерал.

Ячейка у меня глубокая, поэтому стоим в полный рост, не остерегаясь шальной пули.

— Командир первого отделения младший сержант Кочерин, — говорю я и сам удивляюсь, что нисколько не робею перед высоким начальством. — ...С началом атаки отделение выдвигается вслед за танком, атакует противника и уничтожает его у стыка хода сообщения с траншеей. В дальнейшем...

Генерал слушает меня внимательно, затем приказывает кому-то подать стереотрубу, осматривает объект атаки нашего отделения. Он спрашивает, какие цели будем подавлять ружейно-пулеметным огнем, сколько времени мы затратим на бросок до первой траншеи немцев, как я буду контролировать расход боеприпасов. Спрашивает так, словно сам долго командовал стрелковым отделением и не раз водил его в атаку.

— Ну, что ж, товарищ Кочерин, задачу вы знаете хорошо, надеюсь, так же будете ее выполнять. Желаю успеха в бою.

Генерал уходит. Следом за ним спешит по траншее и его немногочисленная свита. Судя по тому, что командир нашего полка идет последним, со мной разговаривал начальник очень высокого ранга.

Наблюдательность меня не обманывает. После ухода генерала капитан Полонский скажет, что со мной разговаривал сам командир корпуса, проверяющий сейчас готовность нашего полка к наступательным боям, что своими четкими ответами я произвел на него хорошее впечатление.

Вечером в блиндаже мне пришлось не раз пересказывать разговор с командиром корпуса. Уже одно то, что такой большой начальник побывал на «передке», говорило о важности задачи, которую нам предстоит выполнить. «Смелый человек — генерал», — заключил Сивков. И этим было сказано очень многое.

Через несколько дней после этого события, в самый канун наступления, в отделение пришел новичок, появлению которого никто из нас не обрадовался. Это был печально знаменитый в полку «адъютант» (как он себя называл) начальника штаба полка Пирогов, всегда стремившийся подчеркнуть, что он с начальством на короткой ноге.

Пирогов, весело поздоровавшись с нами, не докладывая о своем прибытии для дальнейшего прохождения службы, сразу же просит выйти меня из блиндажа в траншею.

Там он полушепотом сказал:

— Слушай, Кочерин, учти, я к тебе ненадолго. Меня опять заберут в штаб.

Пирогов деланно смеется, тянется ко мне, словно пытается разглядеть в темноте, что там у меня в глазах.

— А раз так, то дружбу со мной тебе никак нельзя терять. Давай пока служить, вместе командовать парадом...

— Служить, Пирогов, мы будем, раз тебя в отделение прислали, а вот командовать буду я один.

— Ах вот ты какой?

— Такой. Шагом марш в блиндаж. Через час на пост, в траншею.

— Ну ладно, Кочерин, пожалеешь, — он смерил меня с ног до головы презрительным взглядом, берет карабин на ремень и идет в блиндаж.

Обхожу траншею, обещаю Тельному сменить его через час и возвращаюсь в блиндаж. Там ждет меня командир взвода.

— Ну вот, Кочерин, теперь ты укомплектован почти до полного штата. Еще один активный штык у вас.

— Этот «активный штык», товарищ младший лейтенант, уже торговался со мной. Объяснял, на каких условиях служить будет.

— Вот как? — Гусев улыбается, о чем-то недолго думает, потом говорит:

— Не надо обижаться на Пирогова, Кочерин. Третий год его знаю. Хоть повоюет немного, а то вернется домой и детишкам нечего рассказать будет. Верно, Пирогов?

Пирогов не отвечает. Он зло смотрит на командира взвода, на меня.

— Я, товарищ младший лейтенант, ходатайствую перед вами о переводе рядового Пирогова в другое отделение.

— Не проси, Кочерин, не переведу. Именно в твоем отделении пусть он узнает, что такое война. Считает себя фронтовиком, а живого фрица в глаза не видел, в атаку ни разу не ходил. Мы ведь с ним вместе рядовыми в полк пришли. Приказываю тебе, Кочерин, — голос Гусева становится тверже, — смотреть за ним в бою в оба.

Около полуночи, когда немцы стреляют редко, вывожу свое пополнение в траншею и начинаю объяснять Пирогову его задачу во время атаки.

Днем нам раздают пайки НЗ, пополняют запас патронов. В траншее теперь тесно от людей. Саперы, артиллерийские наблюдатели, связисты, санитары с лодочками для выноса раненых. И все это на каких-то семидесяти метрах траншеи, где обязанности начальника «гарнизона» исполняю я.

Ясно, завтра наступаем. Ночью будет отдан приказ. А пока действительно надо поспать.

Но спать почти не приходится. После полуночи наши тяжелые бомбардировщики начинают бомбить ближайшие тылы немцев и их резервы. Сначала над нами пролетают невидимые в темноте «кукурузники» и сбрасывают светящие бомбы. Они необычайные, эти бомбы, не на парашютах, а какие-то новые.

— Ровно уголье баба из печи выгребает, — хохочет Сивков. — Вот глянь, командир, глянь.