Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941–1943

Но нам предстояла более грязная работа. На следующее утро, после ночи, которая была холодна как тысяча смертей, так, что даже чай замерз в наших термосах, мы обнаружили возле казарм сарай меньшего размера, с прекрасной железной печкой в нем. Ковак моментально достал бумагу и лучину для растопки и уже собирался зажечь ее, когда заметил странный металлический предмет внутри – и, к нашему изумлению и ужасу, он выудил оттуда бомбу. Еще одна была в урне для мусора.

– Это склад мин русских для их тяжелых минометов, – сказал Ковак серьезно.

Теперь уже мы были настолько встревожены, что подозревали бомбы за каждой кучей мусора. Пилле ступал, высоко поднимая ноги, как старый петух, просто на всякий случай – довольно забавное зрелище при его длинных тонких ногах. Но теперь даже Шейх хохотал; конечно, тут не над чем было смеяться – никто, кроме разве что самого дьявола, не мог бы чувствовать себя здесь как дома.

Мы вскоре приспособили для жилья оставшийся сарай и примерно через неделю сделали его вполне комфортабельным. Мы ухитрились реквизировать три печки и топили их днем и ночью. Но ртутный столбик термометра упал еще ниже. Стояние в карауле стало пыткой, независимо от того, сколько вещей на тебе надето. Мы выглядели как игрушечные мишки: две пары кальсон, две пары брюк, два свитера, солдатская рабочая одежда, полевая форма и толстое меховое пальто, изготовленное специально для несения караульной службы. Наши головные уборы были с меховыми наушниками. Открытыми оставались только глаза и нос. Колючий ветер проникал сквозь ткань, прикрывающую подбородок, и словно тысяча игл вонзались в кожу. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не отморозил нос.

Караульную службу несли по два часа кряду, после чего два часа грелись. Ночью нам давали четыре часа отдыха.

– Чертова система, – сказал Ковак. – Но каково тем беднягам, кто сейчас в окопах!

До нас часто доносился гул с линии фронта к востоку от нас. Один раз над нами с ревом пролетел русский самолет, уничтожая все всеми имеющимися у них средствами – точными и с недолетом бомбовыми взрывами и пулями, вспарывающими повсюду снег. Заговорила пушка мелкого калибра. Мы залегли в снег ни живы ни мертвы из-за всех этих взрывов вокруг нас, но ничего не случилось.

Несколько часов спустя часовые обнаружили нечто необычное: полевой склад снарядов, которые больше походили на бомбы; по форме они очень напоминали головастиков, у которых большая голова и длинный, узкий хвост. Это были приличного размера сверхбомбы, каждая из них в своем ящике. Эти особенные ракеты были объектом гораздо более пристального внимания с нашей стороны; об их ударной силе ходили фантастические слухи, и солдаты регулярных войск называли их наземные бомбометатели «Штука» по аналогии с немецким пикирующим бомбардировщиком. В хвосте находилось вещество, которое приводило ракеты в движение. Но поразительным фактом было то, что в один из этих монстров фактически попал снаряд, выпущенный из пушки русских, но ракета не взорвалась. Караул сообщил об этом капитану Кребсу.

На следующий день зашел артиллерист проверить детонатор. Впоследствии он поздравлял нас с тем, что мы не попали прямо в рай, – все ракеты были выведены из строя сильнейшим холодом.

Четыре дня была такая сильная снежная буря, что, когда мы вышли, чтобы заступить на караул, с трудом могли пробиться к постам. Склады боеприпасов, разбросанные за развалинами завода, превратились в гигантский снежный холм, очертания обрушенных стен сливались с серым небом, все это выглядело туманным и зловещим.

Несение караула в таких условиях – это постоянная война со временем. Ты заступаешь и делаешь пару кругов по своему маршруту, но через полчаса начинаешь слушать свои часы, недоумевая, не остановились ли они.

Вилли был со мной. Он нагнул голову и сжался под порывами ветра. Мы топтались вокруг в снегу, пытаясь согреть ноги, пока у нас все не заболело.

Я крикнул Вилли:

– Давай подойдем поближе к стене, там не так дует!

Я пробрался к месту, с которого мог следить за складом боеприпасов, а Вилли шел вплотную за мной. Насколько я мог судить по его лицу, он выглядел как подросток.

– Скажи мне, – поинтересовался я, – это было твое двадцатилетие или девятнадцатилетие?

Он только что отметил день рождения.

– Девятнадцатилетие, – сказал он. Он был самым молодым в нашей группе.

Мы пожелали ему счастливого дня рождения и собирались сделать подарок, но все, что у нас было, это сигареты, а он не курил.

– Что нового пишут из дома?

Он получил очень милую посылку от матери на день рождения: носки, носовые платки, рукавицы, а также пару домашних тапочек. Все это было перевязано розовой ленточкой (было много зубоскальства по поводу этой розовой ленточки).

– Из дома? Тебе это будет не особенно интересно. Просто еще одно письмо от мамы – вещи, о которых всегда говорят матери.

– Ну давай же, расскажи об этом! Почему это мне не будет интересно? Что она говорит о твоем дне рождения? – Я подул в рукавицы, чтобы согреть руки.