Дорога на Тмутаракань

— Не стоит каяться, — прервал княжич любимую. — Так будет больнее... Наверное, ты права. Знай только, что мне будет сложно забыть тебя. А нужен буду — только дай знать...

Княжич и Любава замолчали.

— Иди, — нарушил молчание Владимир. — А то я начну просить тебя остаться.

— Свидимся, — вырвалось у Любавы.

Она тотчас пожалела о сказанном, больно уж равнодушно прозвучало слово. Но еще хуже было бы просить прощения за неловкость. Девушка сильнее, до кровавого прикуса сжала губы и, повернувшись, пошла быстрым шагом к своему дому.

Княжич глядел ей вслед, пока сумерки не скрыли тонкий девичий силуэт. Затем пошел в противоположную сторону, не домой, а так просто, куда глаза глядят.

В голову все время лезли умные и очень умные доводы в пользу того, что их расставание преждевременно, возможно, ошибочно. И все они разбивались об одно. Любава сама захотела расстаться. Сама, вот в чем дело.

Я же не лгал, думал княжич, утверждая, что никогда не перейду через твое «нет». Ты так решила, так для тебя лучше. Значит, надо покорно делать, что велят. Рабство? Бесхарактерность?! Любовь, будь она проклята?

Любовь... И проклинать ее не буду даже в мыслях.

Плохо быть сильным. Плохо убеждать себя, что ты все делаешь правильно и не нужно слов для расставания, что все и так понятно, что так будет лучше.

Будет ли?

— Нет, не будет, — сказал Владимир Ярославич вслух.

— О чем ты, господин? — сонно спросили сверху.

Княжич поднял голову, только сейчас сообразив, что стоит у фундамента одной из башен путивльского детинца. Как он попал сюда, Богу одному было ведомо да, возможно, стражникам, получившим нежданное развлечение на всю ночь. Расстался с Любавой он под вечер, теперь же красная полоса на горизонте говорила о скором рассвете. «Сторож, сколько ночи?» — припомнил княжич Святое Писание. «Еще ночь, но скоро утро» — так, кажется, отвечал библейский сторож.

— Скоро утро, говорю, — сказал княжич Владимир стражам на башне.

— Да уж, — сказали сверху. — Спать бы шел, господин, всю ночь как неприкаянный возле стен бродил... Мы уж беспокоиться стали, не случилось ли чего.

— Ничего не случилось, — эхом откликнулся княжич.

Ничего. Не случилось. Просто не стало любви. Какой пустяк для тех, кто не любил по-настоящему. Какая глупость для тех, кто любит.

Ничего не случилось!

И княжич миролюбиво добавил:

— И правда, пора возвращаться.

Помахав рукой стражам, он пошел к дому, где не спала всю ночь обеспокоенная прислуга. Отвечая на безмолвные расспросы челяди, княжич рассеянно заметил:

— Что может случиться с благородным человеком в княжеском городе?

Правда, что? Нежданное прощание с любовью? Но от этого так редко умирают, куда реже, чем от татей в лесных чащобах...

Недобрым был тот рассвет. Начинался день, когда войско Игоря Святославича скрестило мечи с саблями половецкими у берегов Сюурлия и безымянной речки, позднее прозванной Каяла, что означает — Скелеватая.

Одним только княжич Владимир мог заглушить постоянную тоску, облепившую прокисшей медовой патокой страдающую душу. Целыми днями он разбирал клад, когда-то щедро подаренный говорливым домовым Храпуней и его кокетливой подругой-кикиморой. Пергаменные страницы древних книг вели с княжичем разговор на добром десятке языков Востока и Запада, заставляли забывать обо всем, даже о личных невзгодах.

В выделанной коже книжных страниц, казалось, продолжалась жизнь. Давно сгинувшие мудрецы и маги, волхвы и колдуны говорили завитушками арабской вязи и штакетником латинского письма, подмигивали округлыми глазами ромейского греческого, щерились славянским уставом.

Книги из клада, найденного в ночь на Ивана Купалу под монастырем, были завораживающими и странными, пугающими и жестокими, мудрыми и беспощадными. Княжич, разбирая при свете восковых свечей написанное поблекшими за долгий срок чернилами, признавался сам себе, что ему не дано познать всей глубины знаний, заключенных меж деревянных крышек книжных переплетов. Признавался с явной радостью. Есть мудрость, оставленная богами в наказание роду человеческому за беспримерную гордыню, и высшим проявлением разума было бы отказаться от вредоносных знаний.

Царь Соломон, слышал ли ты княжича Владимира? Услышав, одобрил ли? Великий правитель и мудрец, ты перехитрил прекрасную ликом царицу Савскую, заставив ее поднять подол платья у края бассейна, искусно сделанного из стекла и слюды... Мудрец, стало ли тебе лучше, когда под царственной пурпурной каймой ты увидел волосатые козлиные ноги? Доказав беспримерную мудрость, не лишился ли ты большего — воспоминаний о несравненной красоте? Не возжелай большего — это не нами сказано!

Поэтому княжич пробегал взглядом заклятия и рецепты, магические чертежи и описания таинственных ритуалов, обещавшие, казалось, все на свете. Великое могущество требовало огромной цены, а Владимир не желал расплачиваться вечными адскими муками за десятилетия иллюзорного всевластия.