Дорога на Царьград

Они думают, будто бы точно знают, куда направляются, и тогда просто прокладывают как можно более прямую линию к своей цели. А все дороги ведут в Рим! Ха-ха!» Слова о том, что все дороги ведут в Рим, и «ха!» были подчеркнуты дважды. Мики почти что слышал необычный, похожий на откашливание, смех Дорогого Дьявола.

«Проложив эту свою прямую линию, они начинают копать землю. До твердой подстилки. По ширине немного большей, чем будущая дорога. И наваливают вырытую землю по сторонам.

Так что по краям дороги получаются глубокие канавы – чтобы в них стекала вода с дороги.

Потому-то и сама дорога оказывается немного приподнятой в середине.

Строительство самой дороги сродни приготовлению слоеного пирога. Сначала насыпается слой битого камня, должного обеспечить хороший дренаж, толщиной примерно с полметра. Затем идет слой мелкого гравия или песка, перемешанного с глиной, такой же толщины, иногда со штукатуркой. Он кладется ровно – как начинка на корж пирога, а затем замащивается каменными плитами толщиной с десяток сантиметров, лучше всего из гранита или базальта.

Плиты покрытия могут высекаться правильной или неправильной формы, но подгоняются друг под друга, почти впритык. Конструкция простая, а служит сотни лет. Для римлян – вечность.

Римская дорога – «мать» всем дорогам. Архетип.

Я годами занимаюсь дорогами. Для кого я их только не строил. Но ни об одной дороге, которую я проложил, я не могу сказать, что это – моя дорога. Похоже, человек и не может проложить дорогу для себя. Он может только строить дороги для других. Свой путь ты не прокладываешь, а находишь. Или скажем так: свободно выбираешь, как путешествовать по проложенным не тобой дорогам».

Конец записи.

«Выходит, старик до пенсии был строителем, – подумал Мики. – Я и не знал». В действительности он почти ничего не знал о старом соседе, взвалившем на него нежданное бремя.

III. Бомбы

Бодрствующий, как будто был еще полдень, а не половина третьего ночи, Мики снова взял дощечку в руки и стал пристально в нее вглядываться. Словно ждал, что дощечка заговорит. В отличие от упрямых материалистов, верующий человек, к тому же священник, оставляет в своем уме довольно места для возможных чудес.

А затем бабахнуло! Сильный взрыв, от которого задрожал пол и угрожающе зазвенели окна, согнал отца Михаила с софы. Он бросил дощечку и что есть духу помчался к детской комнате. Стекла в окнах еще содрогались, а тапочки Мики заплелись, и он, пошатнувшись, ударился плечом о дверной косяк. Выпрямился и скорее взломал, нежели открыл дверь. В прихожей Мики столкнулся с попадьей, помятой от сна.

Когда они без слов, подталкивая друг друга, влетели в детскую комнату, глазам их предстала умиротворяющая картина. Ангелочки спали. Как будто ничего не произошло. Стекла в окнах перестали дребезжать. Все предметы в комнате оставались на своих местах. Кроме чемодана, который упал на пол с высокого шкафа.

В полумраке, под бой сердец, стучавших как хиландарские колокола, поп с попадьей переглянулись.

Попадья Вера, смертельно серьезная, громко обругала их идиотскую мать, глубоко вздохнула и, поправляя длинные вьющиеся волосы, двинулась к кровати – проверить, хорошо ли укрыты дети.

Послышались еще два сильных взрыва, правда, уже в отдалении. Постояв какое-то время с навостренными ушами, чтобы понять, ждать ли им более близких ударов, поп с попадьей тихо вышли из комнаты. Попадья затворила за собой дверь.

– А первый-то раз громыхнуло близко! – вздохнул Мики и зажег свет в прихожей.

На старом паркете, покрытом лаком еще в восьмидесятые годы, под лучами света встревоженно засуетились два таракана-прусака. Мики показал на них пальцем, как на чрезвычайно позорный факт.

– Ты только глянь!

Попадья, всегда побаивавшаяся этих противных толстых насекомых, подскочила, как первобытный охотник, схватила мужнин черный ботинок и с остервенением начала стучать им по полу. Меньший по величине таракан добрался до стены и шмыгнул за полку. А вот больший по размеру прусак пострадал героически. Размазался по полу, как растоптанная шоколадка.

– Фу, гадость, – привстала попадья, содрогнувшаяся от своего же поступка. – Убери это ты, пожалуйста. Я, правда, не могу.

Ни слова не сказав, Мики оторвал кусок газеты, лежавшей на полке, собрал с пола следы кровавого побоища и бросил их в унитаз.

Когда он вернулся в комнату, попадья в короткой ночной рубашке без рукавов стояла, облокотившись о подоконник, и разговаривала с кем-то с улицы. Мики подошел к окну посмотреть – с кем именно его жена позволяет себе общаться в таком непристойном виде.

– …скоты вонючие, видал я в гробу их смрадную мамашу… извини, соседка. Сосед, вы слышали? – обратился Чомбе к Мики, высунувшемуся из окна рядом с женой.

– Нет, что?

– Они сбросили бомбу на больницу, мать их фашистскую!.. Смрадную курву!.. Извини, соседка!

Захотелось выругаться и Мики, но он прикусил язык. Он действительно хотел вести себя так, как подобает настоящему священнику, во всех ситуациях без исключения.

– Откуда известно?