Дорога на Уиган-Пирс

Утром жена успешно выскользнула из гостиницы. На этот раз поезд задержался на час. Я всё это время писал длинное письмо в военное министерство, излагая случай с Коппом. Писал, что, вне всякого сомнения, его арестовали по ошибке, что он необходим на фронте и что очень многие люди могут подтвердить его полную невиновность, и так далее. Сомневаюсь, что кто-нибудь прочел это письмо, написанное на вырванных из блокнота страницах дрожащим почерком (мои пальцы были еще частично парализованы), да еще и на корявом испанском языке. Во всяком случае, ни это письмо, ни что другое эффекта не возымели. Сейчас, когда прошло уже шесть месяцев, Копп (если его еще не расстреляли) всё еще находится в тюрьме без суда и следствия. В первое время мы получили от него два или три письма, тайком вынесенные из тюрьмы освободившимися заключенными и отправленные из Франции. Во всех описывалось одно и то же: темные грязные камеры, скудная еда, тяжелая болезнь в результате жутких условий содержания, никакого медицинского лечения. Похожие сообщения до меня доходили и из других источников – английских и французских. Позже он исчез в одной из «секретных тюрем», с которыми нельзя установить никакой контакт. Его судьба – это судьба десятков или сотен иностранцев и неизвестно скольких тысяч испанцев.

Наконец, мы благополучно пересекли границу. Впервые в Испании я увидел поезд, где был вагон первого класса и вдобавок вагон-ресторан. Еще недавно в Каталонию ходили поезда, в которых разделений на классы не было. Два сыщика обходили поезд, записывая имена иностранцев, но, увидев нас в ресторане, решили, что мы респектабельные особы, которых лучше не трогать. Удивительно, как всё изменилось. Всего шесть месяцев назад, когда у власти находились анархисты, почетно было выглядеть пролетарием. Тогда на пути из Перпиньяна в Церберес оказавшийся в моем купе французский коммерсант посоветовал: «Не стоит ехать в Испанию в таком виде. Снимите воротничок и галстук. С вас сорвут их в Барселоне». Он преувеличивал, но в его словах была частичная правда. На границе анархистский патруль не впустил в страну стильно одетого француза и его жену – думаю, на их взгляд, те выглядели слишком буржуазно. Теперь всё было наоборот. Выглядеть буржуазно означало быть вне опасности. На паспортном контроле чиновник посмотрел в список ненадежных лиц, но благодаря медлительности полиции нас там не оказалось, не было даже Макнейра. Нас обыскали с головы до ног, но у нас не имелось при себе ничего недозволенного, кроме моего свидетельства об увольнении по состоянию здоровья. Но обыскивавшие меня карабинеры не знали, что 29-я дивизия состояла из ополченцев ПОУМ. Итак, мы миновали границу, и после шестимесячного отсутствия я снова стоял на французской земле. Из Испании я вывез два сувенира – флягу, обтянутую козьей кожей, и крошечную железную лампу, в которую арагонские крестьяне наливают оливковое масло. Почти такая же форма была у терракотовых ламп римлян две тысячи лет тому назад. Я подобрал ее в одной разрушенной хижине, и вот каким-то образом она оказалась в моем чемодане.

Как выяснилось, мы выехали как раз вовремя. Уже в первой же открытой нами газете сообщалось о неминуемом аресте Макнейра за шпионаж. Испанские власти несколько поторопились с этим сообщением. К счастью, троцкизм не принадлежит к преступлениям, подлежащим экстрадиции.

Интересно, какое самое естественное действие для человека, вернувшегося с войны и ступившего на мирную землю? Что касается меня, я первым делом бросился к табачному киоску и накупил столько сигар и сигарет, сколько смогли вместить мои карманы. Потом мы все пошли в буфет и выпили по чашке чая; это была первая чашка со свежим молоком за много месяцев. Прошло несколько дней, прежде чем я привык к мысли, что можно купить сигареты в любое время, когда захочешь. Мне каждый раз казалось, что на дверях закрытой табачной лавки будет висеть надпись: «No hay tabaco».[272]

Макнейр и Коттман поехали в Париж. Мы с женой сошли с поезда на первой же станции, в Баньюльсе, чувствуя, что нуждаемся в отдыхе. Когда там узнали, что мы прямиком из Барселоны, к нам отнеслись с холодком. Несколько раз мне задавали один и тот же вопрос: «Вы приехали из Испании? И на чьей стороне сражались? На стороне правительства? Вот как?» – и сразу отчуждение. Этот маленький городок был целиком за Франко, что объяснялось частыми наездами сюда фашиствующих испанских беженцев. Официант в кафе – испанец, сочувствующий франкистам, – подавал мне аперитив с мрачным взглядом. В Перпиньяне было иначе: там все были убежденными республиканцами, но отдельные партийные фракции конфликтовали между собой почти как в Барселоне. Там было одно кафе, где слово «ПОУМ» сразу дарило тебе друзей и улыбки официантов.

В Баньюльсе, насколько я помню, мы провели три дня.