Дорога особого значения

Важно было другое: вот она, подходящая кандидатура! Уж с таким-то набором статей и таким сроком этот самый Осипов просто обязан быть непримиримым врагом советской власти. И агитатор, и готовый диверсант-взрывник. И, что немаловажно, лишенный всяческой надежды выйти на свободу досрочно или хотя бы дотянуть до конца срока. Таких, как он, прежде времени на свободу не выпускают, а в лагере с таким сроком не выживают. Да и лет этому Осипову немало, чтобы надеяться дотянуть до дня освобождения. По сути, его двадцатипятилетний срок — это пожизненный срок. Из чего сам собой проистекает вывод, что лучшей кандидатуры Сальникову не найти. Уж он-то, этот Осипов, обязательно ухватится за возможность выйти на свободу!

Заключенного Осипова привели в кабинет начальника лагеря через полчаса. Отпустив конвоира, начальник лагеря остался с заключенным один на один. Внешне Осипов выглядел так, как и большинство других зэков: он был худ, небрит, сутул, в рваной телогрейке, замызганных ватных штанах и зимней шапке из жесткого черного ворса, которую он тут же поспешно сдернул с головы, как только оказался в начальничьем кабинете. Потому что так полагалось. Взгляд у него был злобный, настороженный, цепкий, хотя в глаза Сальникову он старался не смотреть, потому что, опять же, так полагалось: нельзя было заключенному смотреть в глаза ни лагерному охраннику, ни контролеру, ни тем более самому начальнику лагеря. И не потому, что существовал какой-то официальный запрет, а просто взгляд в упор мог быть расценен как неповиновение, а это для заключенного грозило всяческими неприятностями. Блатные, правда, ничуть не боялись смотреть в глаза лагерным начальникам, они, наоборот, даже бравировали этим, но то блатные. Про них другой сказ.

Вот и сейчас: оказавшись в начальничьем кабинете, заключенный, не глядя открыто на начальника лагеря, тем не менее периферийным зрением поглядывал на него и зыркал туда-сюда по кабинету. Для чего его, Осипова, привели к самому «хозяину», что такого он натворил и что его ожидает?

Сальников между тем не спешил начинать разговор. Он изучающе смотрел на Осипова и размышлял, с чего ему начинать, какие первые слова произносить и каким тоном, какое при этом у него должно быть выражение лица и даже — стоять он должен в это время или сидеть. От этого зависело много чего. В конце концов, как начнешь разговор, так его и продолжишь.

— Ну? — спросил наконец Сальников у Осипова.

Тот встрепенулся, опомнился и доложил о себе, как и полагается: назвал фамилию, имя и отчество, статьи, по которым осужден, и срок заключения.

— Ладно, — махнул рукой начальник лагеря. — Все твои заслуги мне известны и без твоего доклада.

Он решил быть отчасти фамильярным по отношению к заключенному. По его мнению, умеренная фамильярность лучше всего располагала к беседе на столь непростую и острую тему.

— Садись, — указал Сальников на стоящий в углу и привинченный к полу табурет.

Осторожно и недоверчиво ступая, заключенный прошел к табурету и сел на самый его краешек. Он был по-прежнему насторожен.

— Ну, и как тебе сидится? — с ироничной улыбкой спросил Сальников. — Я имею в виду не табурет, а в широком смысле.

— Как и всем, — хриплым голосом ответил Осипов.

— А тебе лично как?

— Нормально.

— Какие-то жалобы, претензии, просьбы имеются?

— Нет, никаких, — ответил Осипов, и в его голосе ощущалась скрытая тревога. Потому что с каких это пор сам начальник лагеря стал интересоваться жизнью отдельного заключенного? Здесь что-то явно не так.

— Значит, говоришь, все тебя устраивает? — продолжая иронично улыбаться, спросил начальник лагеря.

— Устраивает, — подтвердил заключенный.

— Вот как, — с нарочитым удивлением произнес Сальников. — Устраивает… А тогда как же понимать твои преступные разговоры?

— Какие преступные разговоры? — дернулся на табурете Осипов. — О чем это вы, гражданин начальник? Я честно работаю, положенную норму выполняю…

— Так я говорю не о твоей честной работе, а о твоих разговорах, — спокойным тоном пояснил Сальников. — Ну, которые против советской власти…

— Никаких таких разговоров я не веду! — В голосе Осипова ощущался уже явный испуг. — Работаю, норму выполняю…

— А вот у меня есть сведения, что ведешь, — все тем же спокойным, почти безразличным тоном возразил начальник лагеря. — Собираетесь после работы в своем кругу и шепчетесь… Каждый о своем. К примеру, ты надеешься на скорую победу фашистской Германии. Победит, значит, Германия, и нас, то есть вас, заключенных, тотчас же и освободят. Или вы сами себя освободите, потому что некому будет вас охранять. Вот такие, стало быть, твои речи в узком кругу заключенных по политическим статьям. Или, скажешь, не было таких разговоров?

— Не было! — ответил Осипов. — И быть не могло! Клевета все это, гражданин начальник! Для чего мне такие разговоры? Я работаю, норму выполняю, а потому паек получаю полностью… Что мне еще надо? Я встал на путь исправления и надеюсь своим честным трудом и поведением… — Он не договорил.