Дорога Отчаяния

— Чай я сам составляю из трав и кореньев. С него прыгаешь, как козел. Так вот… вы ешьте, а я буду рассказывать… Меня занесло сюда, к Древу Мирового Начала, и ко мне снизошла Благословенная Госпожа… слово чести, святая Катерина собственной персоной, прекрасная, сияюще–белая, а ее лицо… и не знаю, с чем его сравнить. Прекраснее ангела. Как бы то ни было, она мне говорит: Жан–Мишель Гастино, у меня для тебя есть работа. Присматривай за моим лесом и я прощу тебе все, что случилось в том городе. Лесу нужно, чтобы за ним кто‑нибудь приглядывал, ухаживал, заботился, даже любил его. Я дам тебе способность узнавать обо всем, что творится в Хрисии (вот так я и узнал, что вы приближаетесь, ребята; до чего жаль лихтера), а также власть над всеми зонами Генезиса, нерестилищами — там рождаются ангелы, под корнями деревьев; получишь ты и машины… их все еще тут полно, сохранились со времен очеловечивания; до тех пор, пока ты не будешь призван к высшей миссии — а когда‑нибудь это непременно случится — ты останешься здесь. Так Жан–Мишель Гастино оказался здесь и так Жан–Мишель Гастино здесь и остался. Неплохая жизнь, если вам нравится свежий воздух и все такое; за пять лет я не выдохнул ни единого саркастического слова. Только вообразите. Но сейчас, сейчас тут становится темнее. Я объясню поподробнее.

Он пошевелил шишки, горящие в очаге. Искры полетели через дымоход в густеющие сумерки.

— Это вот дерево, — он постучал по корню, на котором сидел, — называется Секвойя Семпервиренс, значит «Вечноживое» на старом–старом языке, и оно такое и есть… его посадила тут в самый первый день очеловечивания сама святая Катерина, и вокруг него вырос лес. Но великое Отчедрево — оно самое старое и самое мудрое. О да, мудрое и память у него долгая. Деревья живые и у них есть сознание, они знают, знаете ли, они чувствуют, они думают. Случались у вас здесь не–сны? Да уж конечно случались; лес познавал вас, собирал ваши воспоминания, чтобы добавить их к великим воспоминаниям вот этого самого Отчедрева. Но точно так же он всасывает страх, ненависть, дерьмо и гнев, и становится мрачным, напуганным и довольно опасным. Что меня тревожит — это ведь совсем не то же самое, что рассыпать гербицид у корней — сама душа этого места теперь отравлена. Я и мои машины — мы можем немного, и целые области леса умирают, а новая поросль с рождения кривая и чахлая. Это плохо. Это пугает меня, потому что если так будет продолжаться, душа мира умрет.

Простите, я разболтался. Редко выпадает возможность поговорить. Что, закружилась голова от трепа старого Жана–Мишеля Гастино? Расфилософствовался старик? Вы, конечно, хотите поспать; обычно я и сам в это время ложусь. Между прочим, сегодня у вас могут быть странные сны, не волнуйтесь; это Большое Дерево чувствует вас и попробует с вами пообщаться.

Этой ночью они спали у жаровни. Красное свечение отгоняло тьму, а глаза изгнанников дергались и вращались в глазницах, совершая быстрые движения, указывающие на фазу быстрого сна. Раэлу Манделле–младшему снилось, что он проснулся, и в этом пробуждающем сне его повело из деревянной хибарки наружу, между могучих корней прямо в ночь. Чувство святости охватило его, и он долго стоял, задрав лицо к небу и поворачиваясь, поворачиваясь, поворачиваясь вокруг своей оси. Когда у него уже помутилось в голове от этого вращениявращениявращения, так что и звезды вертелись в небе, а стволы секвой заваливались на него, как жерди забора, Раэл Манделла–младший упал на землю и прижался щекой к холодной влажной почве. Долго он так лежал, а потом ему приснилось, что он слышит голос, тихо напевающий какую‑то мелодию. Он поднял голову и увидел Санта Екатрину, стоящую в столбе небесного света.

— Ты призрак? — спросил он, и во сне его мать ответила: — Призрак, но не мертвеца. У живых тоже бывают призраки, точно так же, как у мертвых.

Затем из тьмы шагнул отец.

— И что же ты тут делаешь? — с раздражением спросил Лимаал Манделла.

Раэл Манделла–младший открыл рот, чтобы заговорить, но слова тут же растащили ночные птицы.

— Отвечай отцу, — сказала Санта Екатрина.

— Ты сбежал, разве нет? — обвиняюще заявил Лимаал Манделла. — Не пытайся надуть меня, сынок. Я знаю, как это вышло. Ты не мог встреть поражение лицом к лицу и сбежал.

Раэл–младший уже готов был закричать в ответ, что разве он, Лимаал Манделла, Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной, не поступил точно так же, сбежав в Дорогу Отчания, но тут из теней, отбрасываемых лунокольцом, одна за другой появились знакомые фигуры и присоединились к родителям. Это были лица из прежней жизни: товарищи по смене В на заводе, девушки, с которыми он танцевал в клубе по субботам, школьные друзья, люди из Белладонны: шулеры, карманники, шлюхи, агенты, Гленн Миллер с тромбоном под мышкой; они смотрели на него, стоящего на коленях на мягкой бурой хвое, с бесконечной жалостью.

— Что ты собираешься делать, — говорили они. — Что ты собираешься делать?