Дорога перемен

Но отдает не только потом, размышлял Шеп, вытираясь полотенцем. Иногда потная женщина, ей-богу, возбуждает. Вдруг вспомнилось прошлое лето и духота битком набитого зала «Хижины Вито», где под ритм малого барабана и плач саксофона он танцевал с хмельной Эйприл Уилер, чей влажный висок касался его щеки. Уж она-то вспотела так вспотела – платье липло к мокрой спине, но запах ее был терпким и чистым, словно аромат лимона; от этого запаха и ритмичного движения ее тела у него… ну то есть, возникло… о господи ты боже мой! Это было почти год назад, но пальцы его и сейчас дрожали, когда он застегивал рубашку.

В доме было неестественно тихо. Прихватив пустую пивную банку, Шеп пошел глянуть, чем занята Милли, и в гостиной вдруг осознал, что у него четыре сына.

Он чуть не наступил на них. Опершись на локти, отпрыски восьми, семи, пяти и четырех лет в одинаковых голубых вязаных пижамах рядком лежали на животах и пялились в мерцающий экран телевизора. Челюсти всех четырех курносых белобрысых физиономий, в профиль невероятно похожих друг на друга и на Милли, согласованно трудились над жвачкой, розовые обертки от которой были разбросаны на ковре.

– Привет, бандиты, – сказал Шеп, но никто на него не взглянул.

Осторожно переступив через них, он хмуро проследовал в кухню. Интересно, другие мужчины чувствуют неприязнь при виде своих детей? И дело не во внезапности встречи, в этом ничего удивительного. Часто, наткнувшись на них, Шеп в первую секунду думал: «Это еще кто такие?» – и лишь через мгновенье соображал: «Ах да, мои». Если б кто-нибудь спросил, какое чувство появляется в этот момент, он бы вполне искренне назвал его вспышкой радости, точно так же возникавшей, когда он желал им спокойной ночи или когда они все вместе на лужайке играли в софтбол[24]. Нынче было не так. Явственно кольнуло отвращение.

В кухне Милли, облизывая пальцы, намазывала крекеры чем-то вроде паштета.

– Прости, милая. – Шеп бочком протиснулся к холодильнику. – Сейчас я уберусь.

Он взял холодную банку пива и вышел на заднюю лужайку, откуда сквозь темные макушки деревьев просматривалась крыша Уилеров, а справа от нее и чуть дальше под телефонными проводами виднелось шоссе № 12, на котором жужжала бесконечная вереница машин, уже включивших подфарники. Неспешно прикладываясь к банке, Шеп смотрел на мерцающую огоньками ленту дороги и пробовал разобраться в себе.

Наверное, его чувство нельзя назвать отвращением. Скорее это снобистская брезгливость, вызванная тем, как они развалились перед телевизором, словно жвачные придурки… из среднего класса. Что за ерунда? Неужели лучше, чтобы они сидели за крохотным чайным столиком, черт бы его побрал? Чтобы нарядились в клетчатые килты? Нет уж, благодарим покорно. Наверное, все из-за того, что они прервали его мысли об Эйприл Уилер, – а он таки думал о ней! всякое разное! не лучше ли честно в этом признаться, нежели увиливать? – и было это неожиданно, только и всего. Разобравшись в своем чувстве, Шеп позволил себе оторвать взгляд от дороги и сосредоточиться на крыше Уилеров. Зимой сквозь голые деревья отсюда видны часть их лужайки и почти весь дом, в котором вечером светится окно спальни. Интересно, что сейчас делает Эйприл? Причесывается? Надевает чулки? Хорошо бы она пришла в своем синем платье.

– Я люблю тебя, Эйприл, – тихо сказал Шеп, просто чтобы услышать, как это звучит. – Люблю тебя. Люблю.

– Дорогой! – позвала Милли. – Что ты там делаешь?

Щурясь в сумрак, она стояла в ярком дверном проеме, а за ее плечом улыбались Уилеры.

– Ох ты! – Шеп зашагал к дому. – Привет! Не заметил, как вы подъехали.

Чувствуя себя глупо, он остановился, чтобы допить из согревшейся в руке банки, но, оказалось, она уже пуста.

С самого начала вечер не задался, причем настолько, что весь первый час Шеп избегал взгляда Милли, опасаясь выражением собственной физиономии укрепить ее беспокойство. Спору нет: происходило что-то чертовски странное. Общения не получалось, Уилеры были напряжены и отгороженны. Никто из них не забрел на кухню, чтобы помочь с выпивкой; приклеившись к дивану, они вежливо сидели рядком, и только. Наверное, разъединить их смог бы лишь пистолетный выстрел.

Эйприл надела именно то синее платье и никогда еще не выглядела столь очаровательно, но взгляд ее был отстранен – скорее взгляд благодушного зрителя, нежели гостя, не говоря уже о друге, – и добиться от нее чего-либо, кроме «да» и «вот как?», не удавалось.