Дорога перемен

Он выглядел старше своих шестидесяти семи. Всю жизнь он был мелким чиновником крупной (седьмой в мире) страховой компании, и скучные конторские годы ярко запечатлелись на нем, как солнце и ветер отпечатываются на старом морском волке. Говард превратился в беленький мякиш. От прожитых лет лицо его не изморщинилось, но обрело нежную гладкость младенца, а волосы превратились в реденький шелковистый пушок. Он и в молодости не выглядел крепышом, а сейчас его хрупкость подчеркивал большой живот, из-за которого приходилось сидеть, широко расставив тощие ноги. Его наряд состоял из весьма опрятной красной ковбойки, серых фланелевых брюк, серых носков и высоких черных ортопедических ботинок, своей морщинистостью восполнявших нехватку складок на лице.

– А что, кекса нет? – прокашлявшись, спросил Говард. – Вроде бы еще оставался кусочек того, кокосового.

– Остался, дорогой, но, видишь ли, я подумала, что лучше выпить просто чаю, поскольку ужинать будем рано…

Миссис Гивингс вновь поведала о визите к Уилерам, лишь смутно припоминая, что будто бы уже об этом говорила, а Говард кивал, лишь смутно понимая, о чем речь. Она рассеянно смотрела, как заходящее солнце накаляет мужнину мочку и превращает в светляков хлопья перхоти в его волосах, но мыслями унеслась к предстоящему вечеру.

Нынешняя встреча с Уилерами была не просто визитом, но первым осторожным шагом в осуществлении плана, который в виде образов уже давно крутился в голове. Однажды вечерком, желая успокоить нервы, миссис Гивингс вышла прогуляться на синевшую в сумерках лужайку, и вдруг перед ее внутренним взором предстала картина семейной идиллии. Откинувшись на белом кованом стуле, Эйприл Уилер склонила милую головку и, ласково улыбаясь, слушала отеческие наставления Говарда Гивингса, сидевшего подле белого кованого столика, на котором стояли ведерко со льдом и миксер для коктейлей. Чуть в стороне расположился Фрэнк Уилер: со стаканом в руке он подался вперед, увлеченный серьезной беседой с выздоравливающим Джоном, который изящно раскинулся на белом кованом шезлонге. Лицо сына озаряла сдержанная, учтивая улыбка, выражавшая легкое несогласие с собеседником; видимо, юноши говорили о политике, книгах, бейсболе или о чем-то еще. Вот Джон поднял взгляд и позвал: «Иди к нам, мама».

Возникая каждодневно, сия картина стала реальной, точно журнальная иллюстрация, а миссис Гивингс неустанно ее совершенствовала. В этом полотне нашлось место и детям Уилеров: в белых блузках и теннисных туфлях, они тихонько играли в тени розовых кустов, собирая в банку светляков. Картина становилась все ярче и правдоподобнее. Общение с чуткими и близкими по духу сверстниками будет чрезвычайно благотворно для Джона, не так ли? И речь не идет об альтруистической жертве Уилеров – они сами не раз говорили, что изголодались по друзьям своего круга. Разумеется, скучная пара с Холма (Крэнделлы? Кэмпбеллы?) не может предложить им славной беседы и тому подобного. А уж Джон-то, кем бы он ни был, интеллигент чистой воды.

О, хорошо будет всем, она это знала, но понимала и то, что спешить нельзя. Еще на заре плана было ясно, что продвигаться надо медленно, по шажку.

В последние визиты к сыну им позволяли на часок вывезти его за пределы больницы, что называется, на пробу.

– Полагаю, сейчас было бы неразумно отпускать пациента на побывку домой, – месяц назад говорил врач, отвратительно щелкая суставом каждого испятнанного чернилами пальца. – В нем пока еще отмечается значительная враждебность ко всему… э-э… что связано с домом. Сейчас лучше ограничиться выходом за больничные стены. Позже, в зависимости от того, как оно пойдет, можно будет вывезти его к близким друзьям, так сказать, на нейтральную территорию; это стало бы очередным логическим шагом. Впрочем, решайте сами.

Миссис Гивингс переговорила с мужем, сделала пару осторожных намеков Джону и на прошлой неделе, тщательно взвесив все факторы, пришла к выводу, что настало время очередного логического шага. Нынешняя встреча с врачом была нужна лишь для того, чтобы оповестить его о своем решении и кое о чем посоветоваться. Как он считает, в какой степени следует известить Уилеров о характере заболевания Джона? Врач и здесь оказался предсказуемо бесполезен – решать вам, сказал он, – но по крайней мере, не стал возражать, и теперь оставалось придумать, как завести разговор с Уилерами. Было бы гораздо удобнее и красивее говорить об этом за ужином при свечах в ее доме, но тут уж ничего не попишешь.

– Боюсь показаться назойливой, – в кухне шепотом репетировала миссис Гивингс, споласкивая чашки, – но хотела бы попросить вас об огромном одолжении. Это касается моего сына Джона…

Ладно, не важно, как она это скажет, верные слова найдутся сами, и Уилеры, конечно, все поймут. Господи боже мой, не могут не понять!

Ни о чем другом думать не получалось, когда она готовила и накрывала ранний ужин, а потом мыла посуду; задержавшись перед зеркалом в прихожей, чтобы мазнуть губы помадой, она крикнула: «Пока, дорогой!» – и отправилась в путь, взбудораженная, словно девчонка.