Дорога перемен

Он проводит нас через панель в стене — замаскированную дверь. За дверью аквариумы по семьдесят пять литров с ракообразными и рыбами. С боку каждого аквариума свисает несколько сетей и небольшие резервуары. С нашего места видно, что задние стенки аквариумов выставлены на всеобщее обозрение в океанариуме.

Все присутствующие в белых халатах, которые при флуоресцентном свете кажутся голубоватыми. Проходя мимо, Эл что-то шепчет коллегам. Они потрясенно оборачиваются.

— Миссис Джонс… — произносят все, как ряд вышколенных слуг, когда мимо проходит особа королевской крови. — Миссис Джонс… Миссис Джонс… Миссис Джонс…

Одна из ученых дам посмелее делает шаг вперед, преграждая мне дорогу.

— Миссис Джонс, я Холи Ханнвел. Вы не в курсе, над чем сейчас работает доктор Джонс?

— Мне известно, что он собирался отслеживать горбачей на пути их следования от Восточного побережья к месту кормежки у берегов Бразилии, — отвечаю я, и эта новость имеет ошеломительный успех. — Но я не знаю, что он намерен делать с результатами исследования, — признаюсь я.

Кто бы мог подумать, что у Оливера столько последователей!

Эл ведет нас к мерцающим трубкам.

— Ничего особенного, правда? Видно только в темноте.

Кивок коллеге — и комната погружается в темноту. Эл нажимает кнопку. Неожиданно его голос наполняет комнату, это он комментирует выкрики и стрекотание горбатых китов. Из темноты появляется неоново-голубой скелет кита с распущенным хвостовым плавником.

— В семидесятых годах доктор Джонс открыл, что горбатые киты, как и люди, обладают способностью сочинять и передавать свои песни из поколения в поколение. В результате масштабных исследований доктор Джонс с коллегами стал использовать песни китов для идентификации различных стай, использовать эти песни, чтобы отследить передвижение китов в Мировом океане, и выдвинул гипотезы об изменениях, которые каждый год претерпевают эти песни. Несмотря на то что смысл этих песен продолжает оставаться загадкой, было установлено, что поют только мужские особи. Дальнейшие исследования в этой области показали, что песни — это своеобразный способ добиться расположения самки.

На фоне голоса Эла трещотка и вздохи, издаваемые горбатым китом, нарастают.

— Оливеру было бы приятно, — говорю я.

— Вы действительно так думаете? — спрашивает Эл. — Я хочу сказать, вы расскажете ему обо мне?

— Больше того, я скажу мужу, что он должен прилететь сюда и увидеть все собственными глазами.

После этих слов Эл едва не лишается чувств. Ребекка выпускает из рук крохотную черепашку, которую пыталась пощекотать, и идет за мной в выставочный зал.

Когда мы оказываемся в безопасной темноте аквариума, я сажусь на одну из мраморных скамеек, которых здесь полно.

— Поверить не могу! Даже когда твоего папы нет рядом, он умудряется испортить отличный день.

— Ты просто сердишься. По-моему, было очень мило.

— Не знала, что люди на Среднем Западе знают о китах. И вообще ими интересуются.

Дочь усмехается мне.

— Не могу дождаться, когда смогу рассказать все папе.

— Придется подождать! — несколько резче, чем следует, обрываю я дочь.

Ребекка бросает на меня сердитый взгляд.

— Ты же сказала, что я могу ему звонить.

— Это когда было. Когда мы еще не отъехали от Калифорнии. В любом случае его нет дома. Он выехал на поиски нас.

— Почему ты так уверена? — удивляется Ребекка. — Если бы он захотел, то уже бы нас нашел, и тебе это прекрасно известно.

Она права. Не понимаю, что так задержало Оливера. Если только он не поспешил и заранее не прилетел в Массачусетс, чтобы встретить нас там.

— Возможно, он все-таки поехал в Южную Америку.

— Он бы никогда так не поступил, что бы ты о нем ни думала.

Ребекка от нечего делать прохаживается в кроссовках по краю скамьи.

— Спорим, он скучает по тебе? — говорю я.

Ребекка улыбается. За ее спиной я различаю серебристые плавники рыбы толщиной с бумагу. Оливер бы знал, как она называется. Оливер выучил бы названия всех рыб, чего бы это ни стоило.

— Спорим, что и по тебе он соскучился? — отвечает Ребекка.

44 Оливер

Впервые я увидел Джейн, когда стоял по пояс в темных водах Вудс-Хоула. Она не замечала, что я разглядывал ее, когда она стояла на пирсе, перегнувшись через перила, и красивый хлопковый сарафан в полоску развевался у ее икр. Она не знала, что я заметил, как она следила за мной. А если бы узнала, я уверен, сгорела бы со стыда. Она была совсем юная — это было очевидно. Это было видно по ее манере жевать жвачку и чертить носком босоножек узоры. Я тогда изучал водоемы, затапливаемые во время прилива, и она напомнила мне брюхоногого моллюска, а если конкретнее, улитку — удивительно хрупкое создание, если лишить ее внешней раковины. Я был поражен. Мне так хотелось увидеть, как она вылезет из своей раковины.

Поскольку я не умел знакомиться с девушками, то сделал вид, что вообще ее не заметил. Что не увидел, как она оглянулась, когда садилась на паром до Мартас-Винъярд. Я решил, что она промелькнула в моей жизни и больше я ее никогда не увижу. Но на всякий случай я оставался на пирсе на два дня дольше, чем нужно, продолжая исследования.