Дорога свободы

— И опять ничего не выйдет. А кроме того, это будет слишком поздно. Завтра уже будет слишком поздно.

Поднялся Уил Бун и заговорил, лениво растягивая слова: — Положим, мы решим драться. Мне это по душе, за своих я всегда готов постоять. Но только как? Мы ведь не армия. А территория-то какая? Три тысячи акров с лишком. Посчитай все фермы — сколько это пунктов надо оборонять? Что-то получается жидковато.

— Я думал об этом, — сказал Гидеон. — Видит бог, все последние дни я только об этом и думал. Если мы решим драться, надо собрать всех женщин и детей в одно место, такое место, где они будут в безопасности и где могут оставаться несколько дней, пока все это не уляжется. И такое место есть, совсем рядом; и всем разместиться можно, и оборонять легко — это старый дом Карвелов. Он стоит на горе, это выгодная позиция... Я все сказал, — закончил Гидеон. — Теперь решайте.

Через час они приняли решение. Это решение родилось из их силы и их слабости, из страха и гнева, из обиды и страдания и памяти о труде, который они вложили в свою землю. Когда стих гул голосов, Абнер Лейт обратился к Гидеону:

— Мы будем драться, Гидеон. Ты берешь начальство на себя?

— Я вам нужен?

— Ты нам нужен.

Гидеон оглядел всех собравшихся и кивнул. Тяжело ступая, волоча ноги, он вышел вперед. Брат Питер смотрел на него полными боли глазами. Поглядев на часы, Гидеон сказал:

— Сейчас уже почти три часа. Все, что нам надо сделать, надо сделать до темноты. Может быть, они явятся сегодня, может быть, только через несколько дней, я не знаю. Я предлагаю сделать так: сегодня же перевезти наши семьи в большой дом. Отвезти туда продовольствие, одеяла. Днем будем уходить работать на своих участках, а при них оставлять охрану. По крайней мере, будем знать, что они в безопасности. Школьный колокол используем как сигнал тревоги, но школьным зданием, видимо, пользоваться не придется...

Он повернулся к Бенджамену Уинтропу. — Не знаю, как вы на все это смотрите, мистер Уинтроп. Во всяком случае, ваше дело сторона. Занятия в школе придется пока прекратить...

Уинтроп, смущенно потирая руки, ответил: — Я не сторонник насилия, мистер Джексон. Ваших намерений я не могу одобрить — впрочем, это не мое дело. Но очень нехорошо, чтобы дети весь день оставались без присмотра, да еще когда они все в куче...

— Что делать? Другого выхода нет.

Уинтроп, тоном покорности судьбе, сказал: — Хорошо, я еще побуду с вами, пока у вас не наладится какой-нибудь порядок. Вначале всегда особенно трудно...

— Если вы останетесь, мы будем вам очень благодарны. — Гидеон опять обратился к собранию. — Порох и пули, сколько у кого есть, все берите с собой. Из припасов — муку, копченое мясо, то, что легко перевезти...

Они вышли из школы, так же как входили, — по одному, неторопливо, молча. Каждый сзывал своих детей и, собрав их вокруг себя, уезжал или уходил домой. В дверях Гидеона остановил Трупер.

— Я из своего дома никуда не пойду, — сказал он.

— Почему?

Черный великан — он был еще выше Гидеона, еще шире его в плечах, огромный и тяжелый, как каменная глыба, — отрицательно помотал головой.

— Не пойду, — повторил он.

— Это тебе решать, — сказал Гидеон.

Медленно выдавливая из себя слова, Трупер стал объяснять. — Я не то, что ты, Гидеон. Когда был рабом, меня били как никого не били, орясина, говорят, черная дубина, скот бесчувственный. Все время так. Мистер Дадли Карвел, он купил меня на торгу в Орлеане. Очень дорого заплатил, дороже, чем за всех. Работать заставлял больше, чем всех. Утро, день, ночь — все равно работай. Ни поспать, ни отдохнуть. А если порют кого, надсмотрщик сейчас говорит: этому тоже всыпьте для примера, такому здоровому ничего не сделается, ему это как с гуся вода.

Трупер стащил с себя рубашку: — Посмотри на мою спину, Гидеон! — Брат Питер и еще несколько человек остановились послушать; они тоже посмотрели на его спину: вся исполосованная рубцами, она походила на рельефную карту.

— Не пойду из своего дома, Гидеон. Мы с женой па эту землю жизнь положили. Моя земля, ты подумай, моя собственная! Ни хозяина, ни надсмотрщика. Мне иногда на колени стать хочется, поцеловать эту землю. Свой дом, ты подумай, свой! Сижу в своем доме, и жена подает мне есть. Не рабья лачуга, не карцер — свой дом! Никуда не пойду из своего дома, Гидеон. И никто меня не заставит.

— А твои дети? — спросил брат Питер.

— И они со мной. Ничего с нами не будет.

Восемь лет тому назад Гидеон стал бы возмущаться, убеждать, уговаривать. Теперь он сказал: — Хорошо, Трупер. Не хочешь — не надо. Твое дело.