Дорога свободы

Притихшие, присмиревшие, не совсем понимая, почему их изгоняют из их владений в середине школьного дня, дети стояли и смотрели, как мужчины один за другим входят в школу. Несколько старших мальчиков пробрались туда же вслед за взрослыми; никто их не остановил. Добрая половина мужчин, сидевших на скамьях, имела при себе какое-нибудь оружие; все двигались медленно и неуверенно, как люди, которые толком не знают, что им думать, что делать, на что надеяться. Бенджамен Уинтроп стоял у боковой стены и приглядывался к ним; он был встревожен и порядком испуган. Он был молодой человек — колледж он окончил в семьдесят третьем году — и происходил из очень скромной и очень религиозной новоанглийской семьи, возводившей свой род к губернатору того же имени, хотя свою фамилию они и писали немного иначе; и происходя из такой семьи, очень замкнутой, довлеющей себе, Бенджамен Уинтроп хотя и любил человечество, но эта любовь была у него скорей отвлеченным чувством, чем живой, непосредственной привязанностью. Ему потребовалась большая сила воли и длительная борьба с самим собой, чтобы ужиться здесь, среди этих столь чуждых ему, кротких и вместе с тем страстных людей. Теперь, глядя на них, он понимал не хуже, чем они, что это конец. Его работа здесь кончена. Остается только пойти на станцию и сесть в поезд, и чем скорей, тем лучше, может быть, даже сегодня.

Собрание открыл брат Питер. — Братья, — сказал он, — сегодня мы собрались в страхе и гневе. Да поможет нам бог избрать правильный путь, а когда выберем, дай нам бог силы итти по нему до конца. Будешь говорить, Гидеон?

Гидеон откликнулся из задних рядов, где он сидел: — Сегодня не я буду решать, а мы все. О том, что случилось, я могу рассказать не больше, чем всякий другой. О том, что нам делать, я знаю не больше, чем всякий другой. Говорите сами.

Все головы повернулись к Гидеону. Он выглядел старше чем когда-либо, таким старым его еще никто не видал. Заговорил Ганнибал Вашингтон. — Может, все-таки, ты скажешь, Гидеон. За всех нас. Человек или наш, или не наш. Ты — наш, Гидеон. Ты никогда не уходил от нас. Ты не святой; бывало, и ты ошибался, это верно, но никогда ты не важничал, не гордился перед нами, это тоже верно. Говори ты.

— Говорить много нечего, — сказал Гидеон. — Вы все знаете, что случилось. И знаете, почему. И понимаете, конечно, что если они заберут этих людей и повесят, это будет только начало.

Эндрью Шерман сказал усталым голосом:

— Я не хочу, чтобы из-за меня всем было горе. Горя я так довольно. Может, меня еще и не повесят. Положим, я пойду в город, они посмотрят и скажут: это не тот негр. Как они могут сказать, что я тот самый, когда я целую неделю не был в городе?

— Тебя повесят, — сказал Абнер Лейт. — Повесят, как пить дать.

— Повесят, — подтвердил Гидеон. — С этой минуты я ничего не решаю, решать будете вы. Если потом вы пожелаете, чтобы я вами руководил, я буду. Но решить должны вы сами. Эта история — ну, надо же им было придумать какую-нибудь историю, чтобы их действия хотя бы имели вид законности. Ведь всего восемь дней как власть у них в руках. За восемь дней не сломаешь все, что мы строили восемь лет.

— Что же нам делать, Гидеон?

— Это вам решать. Я думаю, что они явятся сюда сегодня же ночью, — а не сегодня, так завтра, но явятся непременно, и не двое, а гораздо больше. Они приступят к выполнению своего плана — уничтожить всех нас, и очень скоро перестанут заботиться о законности. Что же касается вас, то вы можете поступить по-разному. Можете сидеть у себя дома — тогда вас перебьют по-двое, по-трое, может быть, не всех, кое-кто, возможно, и уцелеет. Можете убежать и наняться где-нибудь на плантацию работать за кусок хлеба с салом и соломенную подстилку для спанья — и если будете вести себя очень смирно, то, может быть, останетесь в живых. С белыми немного иначе — они могут перейти к Джессону Хьюгару... впрочем, вряд ли он их возьмет. Нет, и у белых положение не многим лучше. А есть еще выход: стоять всем друг за друга и сражаться!

— Но ведь это же Соединенные Штаты Америки! — воскликнул Джеф. — Есть же у нас закон, есть же у нас суд! Неужели же нет другого выхода, как обрекать себя на уничтожение?

— Выходы есть, — сказал Гидеон. — Я только что их перечислил. Выбирайте. Закон? Вот уже восемь дней как нет другого закона, кроме закона насилия. Суд? Суд не в наших руках — и один тот факт, что это Соединенные Штаты Америки, еще не поможет нам добиться правды. Уничтожение? — Ну, не знаю. Когда старик Осаватоми Браун с отрядом в девятнадцать человек занял Гарперс Ферри, у него было меньше сил и меньше надежды, чем у нас, а он потряс всю страну, он пробудил народ, он заставил его прозреть. Я не предлагаю вам сражаться для того, чтобы умереть; я хочу сражаться для того, чтобы жить. Я хочу сражаться так, чтобы вся страна узнала, что тут происходит.

— Должен быть еще выход, — сказал Джеф.

— Какой?

— Ну, например, тебе поехать в Вашингтон.

— Я уже там пробовал — и ничего не вышло.

— Попробуй опять!