Дорога свободы

Охота лучше, чем все другое, утоляла его нетерпенье. Когда в лесу он набредал на маленькое озерцо с чистой холодной водой и истоптанными берегами, он знал без объяснений, что сюда олени приходят на водопой. Он мог лежать там в засаде десять часов подряд, поджидая матерого рогача-оленя или свирепого болотного вепря. В эти долгие молчаливые часы перед ним бесконечной чередой проходили неясные, бесформенные грезы.

В этих грезах вставали города, которых он никогда не видал, и сказочные страны, сотканные из рассказов, слышанных им от других людей. В этих грезах являлся старый Эб, не имевший образа, как господь бог, и распевавший полные ликования гимны. Иногда из этих грез рождалось стремление уйти куда-то — бог весть куда, жгучая тоска, от которой сердце у него растягивалось, словно кусок резины.

Однажды он встретил в болотах двух белых людей; Гидеону он об этом ничего не сказал. Это были солдаты в изорванных, перепачканных серых мундирах. Они заметили Джефа, выкрикнули какое-то ругательство, а когда они подняли ружья, он отскочил и спрятался за дерево. Грохнули разом два выстрела, эхо прокатилось по болоту, словно отзвук битвы. Если бы они попали в него, в лесу прибавился бы еще один труп негра; лежал бы там, уткнувшись лицом в лужу, потом его затянуло бы илом, засыпало гниющей листвой, потом о нем бы забыли. Именно в эту минуту Джеф из мальчика стал мужчиной, ибо ему ничего не стоило пристрелить их, пока они убегали по болоту, однако он этого не сделал, только с любопытством и без всякого страха долго смотрел им вслед, стараясь понять, почему они так сразу, без секунды колебания и с таким холодным зверством захотели его убить. Он никому не рассказывал об этом.

В Карвел пришло письмо — в первый раз с тех пор, как уехал надсмотрщик. Голосование было уже давно, больше месяца тому назад, и никто не увидел связи между этими двумя знаменательными событиями. Однажды в середине дня по колумбийской дороге подъехала двуколка, и из нее не спеша, с тем ленивым, небрежным видом, который он особенно подчеркивал в обращении с бывшими рабами, вылез старый Кэп Холстин, почтмейстер, Кэп Холстин был почтмейстером до войны и сохранил свою должность во время войны и после — сперва при мятежниках, потом при янки, потом опять при мятежниках и опять при янки.

Произошло это не потому, что он был такой уж лойяльный человек: наоборот, этот старый ругатель, вечно с табачной жвачкой за щекой и вечно плюющийся табачным соком на все стороны, ненавидел конституцию и поносил ее с утра до вечера; и если он видел флаг Соединенных Штатов, то отворачивался. Но он был единственным человеком, который во время военной и послевоенной сумятицы знал, где кто живет; он, единственный, знал, кто жив, а кто умер, кто остался дома, а кто уехал — в Чарльстон, Колумбию, Атланту или на север. И он, единственный, знал в этих краях почти всех освобожденных рабов — а их была не одна тысяча. Поэтому военные власти оставили его почтмейстером, хотя он и ругал их день-деньской и клялся, что еще доживет до того времени, когда собственными рунами убьет республиканца. Теперь он подъехал к Карвеловскому поселку и заорал:

— Эй вы, черные скоты!

Надо отдать ему справедливость — он не боялся ничего на свете. Все, кто был дома — мужчины, женщины, девушки, мальчишки, — выбежали на дорогу и окружили его. Он сплюнул в дорожную пыль, потер руки и вынул из кармана длинный коричневый конверт. Он оглядел его прищу-рясь, затем спросил:

— Кто из вас, черномазых ворюг, называется Гидеон Джексон?

Гидеон глядел на него с улыбкой. Ему нравился Кэп, он сам не знал, почему. Пожалуй, его чувство лучше всего выразил брат Питер, когда однажды сказал: «Этому отмолиться — очень много молитв надо!» Гидеон выступил вперед, и Кэп, отлично его знавший, оглядев его с головы до ног, спросил:

— Гидеон Джексон?

— Угу.

— Подпишись вот тут.

— Слушаю, сэр.

Холстин протянул ему огрызок карандаша. — Писать умеешь? Если нет, поставь крест — вот здесь.

— Я умею писать, — сказал Гидеон. «По крайней мере свое имя», — добавил он мысленно. Он принялся выводить его под насмешливым взором Кэпа. Негры так тесно сгрудились вокруг, что было трудно дышать. В первый раз Гидеон публично демонстрировал свои познания в искусстве письма, и негры шопотом восхищались его ученостью. Затем старый Кэп опять забрался в свою двуколку, повернул ее, хлестнул мула и укатил по той же дороге, по которой приехал.

Гидеон перевернул письма В левом верхнем углу было напечатано:

«В случае неотыскания адресата в десятидневный срок вернуть генералу Э. Р. С Кэнби ОАСШ ¹.

Колумбия, Ю. К. В. В. О.»

Гидеон разобрал почти все, он только не мог понять, что означают эти вереницы больших букв. Брат Питер, заглянув ему через плечо, сказал:

— Генерал Кэнби, это главный янки, он теперь у нас всем управляет. Ю. К. — это Южная Каролина.

В. В. О. — это, наверно, Второй военный округ, — как на выборах. А остальное — бог весть, что это такое.

В противоположном углу конверта значилось:

«Правительственный пакет.