Дорога свободы

За употребление для частных надобностей в целях избежания почтового сбора штраф 100 долларов».

Это уже ни брат Питер и никто другой в окружавшей Гидеона толпе понять не мог. В середине конверта стоял адрес:

«Гидеону Джексону, эсквайру.

Плантация Карвел.

Карвел, Ю. К. В. В. О.»

Брат Питер громко прочитал имя и фамилию, но на «эсквайре» запнулся. Он никогда не видал этого слова, понятия не имел, что оно значит, и не знал, как его произнести. Он попробовал это сделать про себя, беззвучно шевеля губами. Потом попробовал Ганнибал Вашингтон, знавший, как пишется с десяток слов. Потом Мэрион Джеферсон, который чуточку научился читать, когда был в федеральной армии. Больше грамотных в Карвеле не имелось, и после этого все только стояли молча и во все глаза глядели на конверт. Наконец, Гидеон спросил:

— Это слово — что значит, как по-твоему, брат Питер?

Брат Питер покачал головой, а Ганнибал Вашингтон высказал свою догадку:

Может, это как мистер или полковник?

— Почему же оно не спереди? Почему залезло назад?

Снова наступило молчание. Наконец, брат Питер решился:

— Открой его, Гидеон.

Гидеон медленно вскрыл конверт. Там было полно разных бумаг. Все они был вложены в листок с таким же адресом в заголовке, как на конверте.

Написано на листке было следующее:

«Настоящим извещаем вас, что вы избраны от округа Карвел — Синкертон, штат Южная Каролина, делегатом в учредительный конвент штата, каковой конвент имеет собраться в Чарльстоне Ю. К. В. В. О. 14 января 1868 года. При сем прилагаем инструкцию и мандат. Мандат надлежит предъявить в Чарльстоне майору Аллену Джемсу, который уведомлен о вашем избрании и утверждении. Правительство Соединенных Штатов выражает уверенность в том, что вы честно и достойно выполните свой долг, а Конгресс Соединенных Штатов ждет от вас, что вы со всей добросовестностью и усердием примете участие в реконструкции штата Южная Каролина.

Подпись:

Генерал Э. Р. С. Кэнби ОА СШ ВВО».

Таково было содержание письма, но прошел не один час, пока обитатели Карвела выудили из него хотя бы частицу смысла. Это привело Гидеона в отчаяние. Сейчас больше чем когда-либо его избрание представлялось ему насмешкой, злой карикатурой на то, чем оно должно бы быть, осмеянием всей их столь пышно провозглашенной новоявленной свободы. Черное, черное невежество застилало все, черное, как его кожа, черное, как ночь. Он чувствовал себя, как во сне, в одном из тех снов, которые видел почти каждую ночь; наяву он был свободен, но во сне плетка опускалась на его плечи, во сне он работал на жарких хлопковых полях; и эти сны были так реальны, что, проснувшись ночью, он вставал с постели, шел к двери и выглядывал наружу, чтобы убедиться, что поля больше не засеяны хлопком. Теперь он видел, что сон был реальностью, а пробуждение только сном. Ему хотелось убежать и спрятаться.

А брат Питер и Ганнибал Вашингтон все трудились над письмом. Остальным надоело, да и солнце уже садилось. Тогда они перешли в хижину Гидеона и продолжали разбирать письмо у очага. Ганнибал Вашингтон сказал:

— Отнесем в город, янки прочитают.

Гидеон ответил таким яростным «Нет!», что все поглядели на него с изумлением. Марк и Джеф никогда не видали отца таким — и они сидели тихо, как мыши; но в жизни Джефа эта минута приобрела решающее значение: она словно открыла ему глаза. Он увидел, как трое сильных мужчин, трое людей, которых все в Карвеле уважали и слушались, добрых христиан и отличных работников, умевших возделать землю так, чтобы получить хороший урожай, умевших заколоть корову, телку или свинью, умевших

еще многое другое, оказались беспомощны и бессильны перед клочком бумаги. В этом клочке бумаги было заключено могущество. Думать Джеф умел только живыми образами, и сейчас он воочию видел силу печатного слова, его спокойную власть и его назначение. Он знал, что сам-то он научится читать, и в первый раз в жизни он посмотрел на Гидеона сверху вниз.

И в первый раз в жизни он испытывал к нему что-то похожее на презрение: он был уверен, что сам он не стал бы так отчаиваться и выходить из себя из-за того только, что не может прочитать письмо. Рэчел тотчас это почувствовала: она отзывалась на все переживания своих близких, как точно настроенная арфа, — и она была обеспокоена больше всех. Накануне вечером она отдала медную монетку — все свое богатство — бабушке Кристи, и старуха изготовила ей амулет, предотвращающий несчастье, — маленькую фигурку, которая сейчас была спрятана в хижине. Если б Гидеон об этом узнал, он пришел бы в ярость; он не терпел подобных суеверий и всегда поступал наперекор приметам, когда представлялся случай; а брат Питер называл такие обычаи язычеством, неприличные христианину.