Дорога тайн

Когда сеньор Эдуардо расплачивался за такси, Хуан Диего по-английски попросил его не давать водителю чаевых.

– ¡Hijo de la chingada! – сказал таксист Хуану Диего.

Это было то, что сестра Глория, возможно, думала о Хуане Диего; Хуан Диего решил, что таксист назвал его «сыном шлюхи», Лупе сомневалась в таком переводе. Она слышала, как девушки-акробатки употребляли слово chingada; она считала, что оно означает «ублюдок».

– ¡Pinche pendejo chimuelo! – крикнула водителю Лупе.

– Что сказала индианка? – спросил водитель Хуана Диего.

– Она сказала, что ты «жалкий беззубый мудак», – видно, кто-то уже вытряхивал из тебя дерьмо, – сказал Хуан Диего.

– Какой прекрасный язык! – заметил со вздохом Эдвард Боншоу, он всегда это говорил. – Мне бы хотелось выучить его, но, похоже, я не слишком продвинулся.

Затем детей свалки и айовца поглотила толпа. Сначала они застряли позади медленно движущейся группы монахинь – те ковыляли на коленях, – их рясы были задраны до середины бедер, колени до крови ободраны о булыжники. Потом детей свалки и неудавшегося миссионера задержала кучка монахов из безвестного монастыря, которые хлестали себя кнутами. (Если они и истекали кровью, то ее под коричневыми одеждами не было видно, однако удары кнутов заставляли сеньора Эдуардо съеживаться.) Прибавилось и детей в школьной форме, стучащих в барабаны.

– Боже милостивый, – только и смог вымолвить Эдвард Боншоу; он перестал бросать тревожные взгляды на банку из-под кофе, которую нес Хуан Диего, – вокруг было слишком много ужасного, и они еще не добрались до святилища.

В Часовне Колодца сеньору Эдуардо и детям свалки пришлось пробиваться сквозь толпу паломников-самобичевателей, выставлявших себя напоказ. Какая-то женщина раздирала себе лицо щипчиками для ногтей. Какой-то человек кончиком пера расковырял себе лоб; кровь и чернила смешались, заливая глаза. Естественно, что он не переставая моргал, – казалось, он плачет фиолетовыми слезами.

Эдвард Боншоу посадил Лупе себе на плечи, чтобы ей было видно поверх голов мужчин в деловых костюмах; те сняли повязки, дабы узреть Богоматерь Гваделупскую на смертном одре. Темнокожая Дева лежала в стеклянном саркофаге, но связанные вместе мужчины в деловых костюмах не хотели двигаться дальше и никому не давали возможности увидеть ее.

Священник, который привел к саркофагу бизнесменов с завязанными глазами, продолжал свои заклинания. Священник также держал в руке все повязки на глаза; он напоминал плохо одетого официанта, который сдуру собрал использованные салфетки в эвакуированном ресторане во время угрозы взрыва бомбы.

Хуан Диего подумал, что лучше бы музыка заглушала заклинания священника, потому что священник, казалось, застрял, повторяя одну и ту же простейшую фразу. Разве все, кто хоть что-то знал о Деве Гваделупской, не помнили наизусть ее самое знаменитое высказывание?

– ¿No estoy aquí, que soy tu madre? – повторял священник, сжав в руке смятые повязки: «Разве я не здесь, поелику я Матерь твоя?»

Подобное звучало и в самом деле бессмысленно из уст человека, державшего в руке дюжину (или более) повязок на глаза.

– Опусти меня, я не хочу это видеть, – сказала Лупе, но айовец не мог понять ее; Хуан Диего перевел слова сестры.

– Дрыноголовые банкиры не нуждаются в повязках – они слепы и без повязок, – также сказала Лупе, но Хуан Диего не перевел это. (Цирковые рабочие называли шатровые столбы «дрынами мечты»; Хуан Диего подумал, что это только вопрос времени, когда язык Лупе опустится до уровня выражений типа «дрын мечты».)

Впереди сеньора Эдуардо и детей свалки ждала бесконечная лестница, ведущая к Эль-Серрито-де-лас-Росас – поистине представлявшая собой испытание преданности и выносливости. Эдвард Боншоу храбро начал подниматься по лестнице с мальчиком-калекой на плечах, но ступенек было слишком много – подъем был слишком длинным и крутым.

– Вы же знаете, я сам могу идти, – попытался объяснить Хуан Диего айовцу. – Не важно, что я хромаю, – я к этому привык!

Но сеньор Эдуардо продолжал преодолевать подъем; он задыхался, дно банки из-под кофе билось о его голову. Конечно, никто не догадался бы, что неудавшийся схоласт действительно тащит на плечах по лестнице калеку. Размахивающий руками иезуит был похож на любого другого самобичевателя – с таким же успехом он мог тащить на себе кирпичи или мешки с песком.

– Ты хоть понимаешь, что будет, если человек-попугай упадет замертво? – спросила Лупе брата. – Ты потеряешь шанс выбраться из этого бардака, из этой сумасшедшей страны!

Дети свалки сами видели, какие осложнения могут возникнуть, когда умирает лошадь, – мерин Маньяна был из другого города, верно? Если Эдвард Боншоу преставится, поднимаясь по лестнице к Эль-Серрито – ну, ведь айовец из другого города, верно? И что тогда им с Лупе делать? – подумал Хуан Диего.

Естественно, у Лупе был ответ на его мысли.