Дорога тайн

Она увидела, что Хуан Диего снова в слезах. Был ли это плач по матери, или по мертвому хиппи, или по мертвой собаке, или по носу Девы Марии, – кто знает, что заставило его плакать?

Полет от Тагбиларана до Манилы был недолгим, но тридцать-сорок минут – это слишком долго, чтобы видеть сны о пепле.

Толпы паломников шествовали по середине широкой улицы, хотя многие из них впервые прибыли на Дорогу тайн автобусом. Такси еле продвигалось вперед, тормозило и снова осторожно кралось дальше. Толпа пешеходов застопорила движение транспорта; объединенные и целеустремленные пешеходы собирались группами. Людское скопище неумолимо текло вперед, блокируя и огибая переполненные машины. Пешим ходом паломники одолевали Дорогу тайн успешней, чем это получалось в душном и жарком, вызывающем клаустрофобию такси.

Брат и сестра не были одиноки в своем паломничестве к храму Девы Гваделупской субботним утром в Мехико. По выходным темнокожая Дева – la virgen morena – собирала толпы.

Хуан Диего сидел на заднем сиденье в такси, где почти нечем было дышать, держа на коленях священную банку из-под кофе; Лупе хотела сама держать банку, но у нее были слишком маленькие руки, и она могла выронить ее, случись каким-нибудь истовым паломникам толкнуть машину.

Таксист снова притормозил; они остановились в людском море – широкая дорога, ведущая к базилике Святой Девы Гваделупской, была забита до отказа.

– И все это ради индейской сучки, чье имя означает «разводящая койотов», – вот что такое Гваделупе на языке науатль или на одном из этих индейских языков, – со злобным видом сказал их водитель.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, ты, дерьмо, крысиная морда! – крикнула Лупе водителю.

– Что это было – она говорит на науатле или как? – спросил водитель. У него не хватало двух передних зубов.

– Не надо нам пересказывать путеводитель – мы не туристы. Просто езжай, – ответил Хуан Диего.

Когда мимо остановившегося такси прошествовали монахини какого-то ордена, у одной из них порвались четки, и бусины посыпались на автомобиль и покатились по капоту.

– Обязательно взгляните на картину с крещением индейцев, не пропустите ее, – сказал им водитель.

– Индейцам пришлось отказаться от своих индейских имен! – воскликнула Лупе. – Индейцы должны были брать испанские имена – вот как проходило conversión de los indios[47], ты, мышиный член, гребаная продажная курица!

– Это не науатль? Она, конечно, похожа на индианку… – начал было таксист, но тут к лобовому стеклу перед ним приникло лицо в маске; он нажал на клаксон, но проходящие мимо в масках просто оборачивались на такси. На них были маски животных со скотного двора – коров, лошадей или ослов, коз и кур.

– Рождественские паломники – долбаные crèche, – пробормотал таксист себе под нос; кто-то заодно выбил ему верхние и нижние клыки, однако всем своим видом он выражал неколебимое превосходство над окружающими.

Гремели песни во славу la virgen morena; дети в школьной форме били в барабаны. Такси дернулось вперед и снова остановилось. Мужчины, с повязками на глазах, в деловых костюмах, были связаны веревками; их вел священник, который произносил заклинания. (Из-за музыки никто не слышал его заклинаний.)

Лупе сидела, насупившись, на заднем сиденье, между братом и Эдвардом Боншоу. Сеньор Эдуардо, то и дело с беспокойством поглядывавший на банку из-под кофе, которую Хуан Диего держал на коленях, не меньше был обеспокоен сумасшедшими паломниками, окружившими их такси. А теперь паломники смешались с торговцами, продающими дешевые религиозные тотемы: фигурки Девы Гваделупской, Христа размером с палец (многократно претерпевающего страдания на кресте), даже – ужасной Коатликуэ в юбке из змей (не говоря уже о ее очаровательном ожерелье из человеческих сердец, рук и черепов).

Лупе была явно расстроена, увидев такое количество вульгарных версий гротескной статуэтки, которую подарил ей добрый гринго. У одного торговца с пронзительным голосом было на продажу не меньше сотни статуэток Коатликуэ – все в одежде из извивающихся змей, с дряблыми грудями и сосками из гремучих змей. У каждой статуэтки, как и у принадлежащей Лупе, руки и ноги были с хищными когтями.

– Твоя все-таки особенная, Лупе, потому что el gringo bueno дал ее тебе, – сказал своей младшей сестре Хуан Диего.

– Слишком много чтения мыслей, – отрезала Лупе.

– Я понял, – сказал таксист. – Если она не говорит на языке науатль, значит у нее что-то не в порядке с голосом. Вы везете ее к «разводящей койотов», чтобы вылечить!

– Выпусти нас из своего вонючего такси – пешком мы быстрей доберемся, чем с твоей помощью, черепаший пенис, – сказал Хуан Диего.

– Я видел, как ты ходишь, chico, – сказал водитель. – Думаешь, Гваделупская Дева избавит тебя от хромоты, ага?

– Мы останавливаемся? – спросил Эдвард Боншоу детей свалки.

– Мы и не двигались! – воскликнула Лупе. – Наш водитель переспал со столькими проститутками, что мозги у него стали меньше собственных яиц!