Дорога тайн

– Не волнуйся, дорогой, – сказала она более повелительно, чем раньше. Слово «дорогой» прозвучало невероятно похоже на то, как его произносила Мириам. – Лесли больше нас не побеспокоит. Поверь мне, она все поймет. Твой друг Кларк Френч делает все, что она хочет, только не трахает ее.

Хуан Диего хотел расспросить Дороти об их поездке в Лаоаг и Виган, но не мог подобрать слов. Он даже не мог высказать Дороти свои сомнения насчет поездки туда. Дороти решила: поскольку Хуан Диего был американцем и принадлежал к поколению вьетнамской войны, он должен, по крайней мере, увидеть, где эти молодые американцы, эти испуганные девятнадцатилетние парни, которые так боялись пыток, отдыхали от войны (когда или если это им удавалось).

Хуан Диего хотел также спросить Дороти, откуда у нее взялась эта доктринерская уверенность в собственном мнении, – ведь Хуан Диего всегда интересовался, откуда все возникло, – но он не смог собраться с силами, чтобы задать свой вопрос этой авторитарной молодой женщине.

Дороти не одобряла японских туристов в Эль-Нидо; ей не нравилось, как курорт обслуживал японцев, она указывала, что в меню была японская еда.

– Но мы очень близко к Японии, – напомнил ей Хуан Диего. – А многим нравится японская кухня…

– После того, что Япония сделала с Филиппинами? – спросила Дороти.

– Ну, война… – начал Хуан Диего.

– Подожди, пока не увидишь Манильское американское кладбище и Мемориал – если, конечно, увидишь в конце концов, – уклончиво сказала Дороти. – Японцам не следует приезжать на Филиппины.

Дороти заметила, что австралийцы превосходят числом всех белых в обеденном зале в Эль-Нидо.

– Куда бы они ни шли, они идут кучей – они банда, – сказала она.

– Тебе не нравятся австралийцы? – спросил Хуан Диего. – Они такие дружелюбные – просто от природы общительные.

На это Дороти только пожала плечами – в духе Лупе.

С таким же успехом Дороти могла бы сказать: «Если ты этого не понимаешь, едва ли я смогу тебе объяснить».

В Эль-Нидо жили две русские семьи, а также несколько немцев.

– Немцы, они повсюду, – только и сказала Дороти.

– Они завзятые туристы, не так ли? – спросил Хуан Диего.

– Они завзятые захватчики, – ответила Дороти, закатывая свои темные глаза.

– Но тебе же нравится здешняя еда, в Эль-Нидо. Ты говорила, что еда хорошая, – напомнил ей Хуан Диего.

– Рис как рис, – только и сказала Дороти, как будто никогда не писала ему, что еда здесь вкусная. Однако, когда Дороти была настроена на «этого парня», ее сосредоточенность впечатляла.

В их последнюю ночь в Эль-Нидо Хуан Диего проснулся при лунном свете, отражавшемся от лагуны; видимо, из-за предшествующего сну пристального внимания к «этому парню» они забыли закрыть занавески. В том, как серебристый свет падал на кровать и на лицо Дороти, было что-то жутковатое. Спящая Дороти казалась чуть ли не безжизненной, как статуя, – словно она была манекеном, который лишь изредка оживал.

Хуан Диего склонился над ней в лунном свете, приблизив ухо к ее губам. Он не ощущал ее дыхания, словно она вообще не дышала – ни ртом, ни носом, – не приподымалась и грудь ее, слегка прикрытая простыней.

На мгновение Хуану Диего показалось, что в ушах его снова звучит голос сестры Глории: «Ни слова не желаю слышать о том, что Богоматерь Гваделупская лежит». На мгновение Хуану Диего представилось, что он лежит рядом с секс-куклой в образе Богоматери Гваделупской – подарком доброго гринго из магазина Дев в Оахаке – и что ему наконец удалось отпилить подставку, освободив вмурованные в нее ноги статуи.

– Ты ждешь, что я что-то скажу? – прошептала Дороти ему на ухо. – Или, может, ты собирался лечь на меня и разбудить, – услышал он ровный голос молодой женщины.

– Кто ты? – спросил Хуан Диего.

Но в серебристом лунном свете он видел, что Дороти снова уснула или притворялась спящей, или ему только показалось, что она разговаривает с ним и что он спросил ее о чем-то.

Солнце садилось; оно задержалось достаточно долго, чтобы пролить свой медный свет на Южно-Китайское море. Их маленький самолет из Палавана летел в Манилу. Хуан Диего вспомнил прощальный взгляд, который Дороти бросила на утомившегося от туристов водяного буйвола в аэропорту.

– Этот буйвол на бета-адреноблокаторах, – заметил Хуан Диего. – Бедное существо.

– Да, ты бы видел его, когда у него была гусеница в носу, – сказала Дороти, еще раз, уже сердито, посмотрев на буйвола.

Солнца зашло. Небо было лиловое, как кровоподтек. По далеким мерцающим огням на берегу Хуан Диего понял, что они летят над землей – море осталось позади. Глядя в маленькое окошко самолета, Хуан Диего почувствовал, как тяжелая голова Дороти коснулась его плеча и шеи; ее голова была твердой, как пушечное ядро.

– Примерно через пятнадцать минут ты увидишь огни города, – сказала Дороти. – Сначала будет кромешная тьма.

– Кромешная тьма? – переспросил Хуан Диего – в его голосе прозвучала тревога.

– За исключением редких кораблей, – ответила она. – Тьма – это Манильский залив, – объяснила Дороти. – Сначала залив, потом огни.