Дорога тайн

– Это совсем другое дело, – сказал Пепе. – Это свидетельствует о перемене в образе мыслей. Полагаю, святилище Гваделупской Девы явилось водоразделом. Может быть, Мехико знаменует собой поворотный момент? – спросил Пепе айовца, лоб которого был мокрым от святой воды.

– Никогда еще я не чувствовал себя в таком смятении, – сказал сеньор Эдуардо.

Для Пепе это прозвучало как начало долгой исповеди, и он поспешил прочь, сухо извинившись перед айовцем.

– Я должен найти Риверу – меня попросили об этом, – сказал Пепе, хотя он был полон сочувствия к Эдварду Боншоу, столь заметно поменявшему свои приоритеты. – Кстати, я слышал о лошади! – обратился Пепе к Хуану Диего, который догонял Лупе; она уже стояла у подножия пьедестала (с ужасными замороженными ангелами на подставке из небесных облаков), глядя на Марию-монстра.

– Видишь? – сказала Хуану Диего Лупе. – Невозможно рассеять пепел у ее ног – посмотри, кто уже лежит там!

Да, прошло немало времени с тех пор, как эти дети свалки стояли перед Марией-монстром; они забыли о маленьком, скукоженном Иисусе, распятом на кресте и истекающем кровью у ног Девы.

– Мы не будем посыпать его прахом нашей матери, – сказала Лупе.

– О’кей, тогда где? – спросил Хуан Диего.

– Я действительно полагаю, что это правильное решение, – говорил Эдвард Боншоу. – Не думаю, что вы отнеслись к Деве Марии, как она того заслуживает.

– Ты должен залезть на плечи человеку-попугаю. Чем ты будешь выше, тем больше ее осыпешь, – сказала Лупе Хуану Диего.

Пока Лупе держала кофейную банку, Хуан Диего забрался на плечи Эдварда Боншоу. Айовцу пришлось ухватиться за ограду алтаря, чтобы выпрямиться во весь рост. Прежде чем передать пепел брату, Лупе сняла крышку с кофейной банки. (Одному Богу известно, куда потом Лупе дела эту крышку.)

Даже стоя на плечах айовца Хуан Диего упирался взглядом в колени Девы Марии, разве что макушкой он был на уровне бедер великанши.

– Я не знаю, как ты сможешь обсыпать ее пеплом, – тактично заметил сеньор Эдуардо.

– Забудь про обсыпание, – сказала Лупе брату. – Возьми в горсть и бросай.

Но первая горсть пепла взлетела не выше внушительных грудей Марии-монстра; естественно, что большая часть пепла упала на запрокинутые лица Хуана Диего и айовца. Сеньор Эдуардо закашлялся и чихнул; пепел попал Хуану Диего в глаза.

– Не очень-то получается, – сказал Хуан Диего.

– Главное – идея, – сказал Эдвард Боншоу, хватая ртом воздух.

– Брось всю банку – брось ей в голову! – крикнула Лупе.

– Она молится? – спросил айовец Хуана Диего, но мальчик сосредоточился на своей цели. Он швырнул банку из-под кофе, которая была на три четверти полна, – так в кино солдаты бросали гранаты.

– Не всю банку! – раздался крик сеньора Эдуардо.

– Отличный бросок, – сказала Лупе.

Банка из-под кофе попала Деве Марии в лоб. (Хуан Диего был уверен, что видел, как моргнула Мария-монстр.) Сверху, посыпая все вокруг, обрушился пепел. Пепел падал в лучах утреннего солнца, покрывая каждый квадратный дюйм Марии-монстра. Пепел падал и падал.

«Казалось, будто пепел падает откуда-то сверху, из незримого источника, который где-то очень высоко, – описывал впоследствии Эдвард Боншоу свои впечатления. – И пепел продолжал падать – как будто его было больше, чем могла вместить та банка из-под кофе. – Тут айовец всегда делал паузу, прежде чем продолжить: – Мне непросто сказать это. Да, очень непросто. Но из-за того, что пепел продолжал падать, казалось, что этот момент длится вечно. Время – само время, всякое ощущение времени, – оно остановилось».

В последующие недели – даже месяцы, как утверждал брат Пепе, – прихожане, являвшиеся на первую утреннюю мессу, продолжали называть пепел, падающий в лучах света, «явлением». Однако все, кто приходил в храм иезуитов на утреннюю мессу, не считали Божественным чудом пепел, окутавший громоздящуюся Деву Марию сияющим, пусть и серо-коричневым подобием облака.

Два старых священника, отец Альфонсо и отец Октавио, были недовольны тем, какой беспорядок возник из-за пепла: пеплом были осыпаны первые десять рядов скамей; тонкий слой пепла покрыл алтарное ограждение, которое стало странно липким. Большая Дева Мария выглядела замаранной; она определенно потемнела, словно от сажи. Повсюду лежал грязно-коричневый, мертвенно-серый пепел.

– Дети хотели рассеять прах своей матери, – начал объяснять Эдвард Боншоу.

– В этом храме, Эдвард? – спросил отец Альфонсо.

– И это называется рассеиванием! – воскликнул отец Октавио.

Он споткнулся обо что-то, загремевшее под ногами, – это была пустая банка из-под кофе – и невольно пнул ее. Сеньор Эдуардо поднял банку.

– Я не знал, что они рассеют все содержимое, – признался айовец.

– Банка из-под кофе была полна? – спросил отец Альфонсо.

– Там был не только прах нашей матери, – ответил Хуан Диего двум старым священникам.

– Тогда объяснись, – сказал отец Октавио.

Эдвард Боншоу уставился в пустую банку, словно надеясь, что она обладает силой пророчества.

– Добрый гринго – да упокоится он с миром, – начала Лупе. – Мой щеночек.