Дорога цариц

— Правда? А мне зело румяной и щекастенькой показалась, — засмеялся государь. — Ну да ладно. Что ведомо, то ведомо. Ты мне про то расскажи, чего я не знаю. Например, откуда вы оба взялись на мою голову? Помню, возникла возле сына малышка крикливая. Посмотрел я, как Федька развеселился, как с ней играется, да рукой и махнул. Повелел не гнать. Подробностей не спросил. Так откуда вы появились, сказывай!

— Сиротами остались, Иван Васильевич. Ей шесть было, мне двенадцать. К дядюшке пришли. К Дмитрию Ивановичу. Он и приютил, и к делу пристроил.

— Вдвоем пришли?

— Да, Иван Васильевич.

— И она все время при тебе жила?

— Да, Иван Васильевич.

— Ты ее, получается, воспитывал, растил?

— Да, Иван Васильевич.

— Заместо отца с матерью был?

— Да, Иван Васильевич.

— Коли так, то ты ее, верно, сильно любишь?

— Да, Иван Васильевич.

— И сейчас, верно, никак понять не можешь, отчего я все сие у тебя выпытываю?

— Да, Иван Васильевич.

— Тогда на последний вопрос ответь. Тебе дорого место твое на службе моей?

— Да, Иван Васильевич… — сглотнул стольник, поняв, что некие неприятности с ним все-таки вот-вот случатся.

— Так судьба складывается, что мне приходится выбирать, — приподнялся Иван Васильевич и сел на краю дивана. — Объяснять долго, но мне надобно выбрать между благополучием твоей сестры и твоей службой. И я подумал… Может статься, ты выберешь сам? На одной чаше весов твое место стольника, а на другой — счастье и благополучие Ирины Федоровны. Или ты, или она. Или она, или ты. Теперь твое слово, Борис Федорович. Выбирай!

Стольник, ощутив, как по телу растекается ледяной холод, опустился на колени. Его жизнь, его хорошо налаженная, спокойная и привычная жизнь рушилась, исчезала в небытие, превращалась в пустоту.

Государь поднялся, прошел к краю дивана, взял прислоненный к стене посох и вернулся. Примерил в руке весомость своего оружия. Спросил:

— Так кого ты выбираешь, Борис Федорович? Себя или сестру? Хватит уже думать. Отвечай!

— Сестру… — опустил голову Годунов. И тихо добавил: — Пусть моя Иришка будет счастлива.

— Быть по сему! — провозгласил Иван Васильевич и ощутимо ударил слугу по спине: — Настоящим жалую тебе место кравчего! Ты больше не стольник.

Борис Федорович замер, медленно переваривая услышанное. И получалось покамест не очень. После многих лет забвения преданного слуги его вдруг, ни с того ни с сего, возносят к престолу, делая третьим по месту боярином, уступающим весом своим токмо конюшему и сокольничему! Нешто это не сон?

— Ты, верно, знаешь, что мои сыновья не ладят, боярин? — вернулся на диван повелитель всея Руси. — Боюсь, после моей смерти Ванька пожелает сквитаться с Федором за былые обиды. О-о-очень пожелает. И младшенькому моему придется несладко. Ты должен его, кстати, знать, Борис Федорович. Твоя сестренка вроде как замуж за него выскочила, бесовка окаянная. Хороша девка, ох, хороша!

Государь явно пребывал в благодатном настроении.

— Так вот, коли Ванька начнет брату мстить, Иришке твоей тоже ох как тяжело окажется! Может статься, с нее Иван и начнет. Ибо нет боли страшнее, нежели та, что причиняется твоим любимым…

Годунов распрямился, но все еще оставался на коленях.

— Благодарю тебя за милость, Иван Васильевич.

— Я не верю, что Ванька затеет супротив меня крамолу, — сказал правитель всея Руси. — Только не он! Получить мой трон таковой ценой он не посмеет. Однако же у меня и иных врагов в достатке. Отравить пытались уже не раз. Ты знаешь обязанности кравчего, Борис Федорович?

— Да, Иван Васильевич.

— Я хочу пить.

Царский кравчий поднялся с колен, отошел к столу возле дверей, налил из золотого кувшина в кубок пенистого хмельного меда, затем уже из кубка отлил в небольшую стопку чуть-чуть сладко-едкого напитка. Выпил. Немного выждал, прислушиваясь к своим ощущениям. Переставил кубок на поднос и поднес государю.

— Отныне от тебя зависит моя жизнь, Борис Федорович, — взял золотую с самоцветами чашу царь всея Руси. — А от моей жизни зависит благополучие твоей сестры. Твое здоровье, Борис Федорович!

Иван Васильевич в несколько глотков осушил мед, вернул кубок на поднос, отер усы:

— На столе у стены лежат две грамоты. Одна возводит тебя в кравчие, другая дарует тебе в кормление Важский уезд. Завтра все свои дела сдавай дяде. Отныне и ты, и супруга твоя в моей свите. Хватит уже ей взаперти у тебя сидеть, пусть и на людях покрасуется.

— Благодарю за доверие и милости, государь, — склонился в низком поклоне кравчий.

— Ты хороший слуга, Борис Федорович. Работящий, умный, расторопный, хозяйственный. Я рад, что отныне ты станешь одним из моих советчиков. Ступай.

20 ноября 1581 года — 18 марта 1584 года

Москва, Кремль, Великокняжеский дворец