Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

Я уже протянула руку, чтобы отстранить письмо. И еще хочу сказать Данетотычу какие-нибудь величественно-гордые слова: отдайте, мол, обратно, мне это не нужно! Но слаб человек. Ведь знаю же, знаю, что это Ленька чудит. Ну, а вдруг не он? Вдруг там что-нибудь путное – вроде указания долготы и широты в запечатанной бутылке, найденной в желудке акулы в первой главе «Детей капитана Гранта»?

И я беру письмо. Не распечатываю, только ощупываю пальцами. В нем какой-то предметик, маленький, по форме вроде флакончика. Если это Ленина работа, то во флакончик, может быть, налито что-нибудь противное, вонючее, от чего расчихаешься, как от нашатырного спирта.

На улице опускаю в почтовый ящик дурацкое письмо Зои Ганнибал, потом иду к тому месту за углом кондитерской, где, я уже знаю, наверное, дожидается меня Леня.

Ну конечно, он там. Ухмыляется издали.

Мрачно подаю ему нераспечатанное письмо:

– Барыня сказал: «Ответа не будет!»

Эту фразу мы с Леней незадолго перед тем слыхали в театре. Там ее произносил актер, изображавший лакея в ливрее с блестящим позументом.

– Ах, господин лакей, какая глупая лошадь – ваша барыня! – декламирует Леня так громко, что на нас оглядываются прохожие. – Если бы она распечатала письмо, она была бы в восторге!

Слегка надавливаю на продолговатую штучку, вложенную в конверт. Штучка словно подается, становится мягче.

– Что ты делаешь? – сердится Леня. – Не мни лапой, раздавишь!

Но я уже достаю из конверта завернутую во много бумажек шоколадную конфету – ликерную бутылочку…

– Слава богу, догадалась! Я тебе послал чудный подарок, а ты… И с чего это ты сегодня такая?

– Какая еще – такая?

– Ну… такая, словно ты уксусу нанюхалась!.. Хочешь, я тебе еще один подарок сделаю? Роскошный!

Мы как раз поравнялись с магазином музыкальных инструментов. В витрине среди балалаек, мандолин, скрипок, как богач среди бедных родственников, возвышается огромный барабан.

– Хочешь? – спрашивает Леня так, словно речь идет о какой-нибудь свистульке. – Самый нарядный из всех музыкальных инструментов! И самый громкий из всех. Хочешь – подарю? Для друга ничего не жалко!

И, не давая мне опомниться, Леня мгновенно вталкивает меня в дверь магазина.

– Чем могу служить? – приветливо обращается к нам продавец.

Леня указывает на барабан:

– Сколько стоит эта штука? Ну, вон та, круглая, пузатая, а?

– Барабан? – удивляется приказчик.

– Ага, ага! Вот именно – барабан. Сколько он стоит, а?

Приказчик отчеканивает, словно предлагая прекратить неуместные шутки:

– Вы желали бы приобрести барабан?

– Ага… Желали бы… – отвечает Леня все с той же глупой интонацией.

– Вы играете на барабане? Умеете?

– Не-е-ет! Я пианист. А барабан – это для нее, – показывает Леня на меня. – Она умеет. Она барабанщик. Понимаете, отставной козы барабанщик…

Продолжения этого разговора я уже не слышу, потому что пулей вылетаю из магазина на улицу. Через минуту меня догоняет Леня.

– В последний раз! – обрушиваюсь я на него. – Никогда в жизни никуда с тобой не пойду! Одно безобразие, один срам!..

Леня преувеличенно наивно хлопает глазами:

– Ну почему-у-у? Что я такого сделал? Вижу, ты сегодня какая-то наизнанку вывернутая. Я и захотел купить тебе хорошенькую, веселенькую игрушечку. Барабанчик, тамбурмажорчик. Пыхта-пыхта-пыхта тру-де-ру-де-рум!..

Я молчу. Потом говорю тихо:

– Ленечка, я вчера прочитала такую книжку! Ни о чем, ну просто ни о чем думать не могу после этого!

Леня сразу становится серьезным. Это одна из самых милых его особенностей. Вот, кажется, только сейчас он безудержно дурачился, озорничал – можно было подумать: пустейший мальчишка! Но тут же услыхал какое-нибудь невзначай брошенное слово – и сразу преобразился: он весь внимание, а глаза (красивые «бабушкины» глаза, как говорит Иван Константинович) светятся умом, мыслью.

– Книжку? – переспрашивает Леня. – А какую это книжку ты прочитала?

Я беспомощно озираюсь. Нет, об этом, о таком нельзя говорить на улице. А дома будут мешать. Даже не столько мешать, сколько перебивать настроение. Юзефа усадит нас в кухне за чисто выскобленный стол и станет угощать нашим любимым блюдом: картошкой, испеченной в мундире. К этому квашеная капуста и постное масло. Ну разве можно говорить о серьезном, когда наслаждаешься, перекатывая с ладони на ладонь горячие картофелины с кожицей, сморщенной, как покоробившиеся, приотставшие от стен обои в старой даче. А Юзефа, сияя, будет подкладывать нам еще и еще.

– Ешь, Леня! Ешь, дорогой! И ты, бродяга, ешь, – будет она приговаривать, любовно приглаживая рукой мои волосы. – Всю ночь не спала, читала… Люди в уборную за делом ходят, а она там книжки читает!

Сенечка тоже помешает нам с Леней разговаривать. Он будет увиваться около Лени, который ему, маленькому мальчуге, кажется хватом, образцом «мужчинской» доблести.

Нет, дома настоящего разговора у нас не получится.

– Пойдем, Леня, на камень, а? – предлагаю я.

И вот мы с Леней на камне. Это у нас главное прибежище во всех случаях жизни, веселых и печальных. Камень – это что-то вроде сверх-«Пингвина».