Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

– Ох, Яков Ефимович! – ответил ему в тон Матвей, блестя глазами. – Умный вы, хороший человек, а не понимаете: как удержаться, когда вокруг бушует буря? А ведь бури-то, ей-богу, не я выдумал!

– Но ты их любишь! Ты сам ищешь их, беспутная голова!

– Это вы должны понимать, Яков Ефимович. Вы сами драчливый человек!

Нынешней зимой студенческие беспорядки и волнения вспыхнули необыкновенно сильно, охватили сразу несколько университетов и шли, нарастая и усиливаясь.

Как всегда, когда в стране происходят большие события, к нам в дом приходят вечером всякие люди – поговорить, расспросить, не слыхали ли мы чего, рассказать о том, что им самим удалось услыхать. Ведь мы живем в провинции, в нашем городе нет высшего учебного заведения, мы далеко от столицы и университетских городов. Даже из газет узнаем мы лишь немногое: на газетах – намордник царской цензуры. До нас доходят только слухи, обрывки слухов. Кто-то кому-то о чем-то рассказал, кто-то кому-то о чем-то написал в письме… Люди на все лады перебирают и тасуют эти скудные сведения, стараясь докопаться до правды.

Одним из первых приходит к нам всегда в такие дни доктор Финн, папин товарищ по Военно-медицинской академии. Папа говорит о нем, что Финн переживает все события «вопрошающе»: у него нет своих готовых представлений о том, что происходит, своих решений или предложений, – у него есть только вопросы: почему такое? зачем это? чем это может кончиться?

Конечно, и сейчас приходит вместе с другими доктор Финн. Мрачный, как факельщик из погребальной процессии.

– Там неспокойно! – зловеще гудит он. – Там очень неспокойно… Почему?

– Перестань, Финн! – сердится папа. – Пей чай. Не ухай как сова!

– Хорошо. Я буду пить чай… Спасибо, Елена Семеновна… Но там все-таки очень неспокойно…

Папа пристально вглядывается в доктора Финна:

– Знаешь, Финн, ты не простая сова. Ты такая сова, которую обучили арифметике, таблице умножения. И ты ухаешь: «Дважды два – четыре, студенческие беспорядки – это очень неспокойно». Ты бы что-нибудь новое сказал!

– Откуда мне знать новое? – обижается доктор Финн. – Что я – гадалка? Я знаю только то, что везде студенческие беспорядки. И это очень грозно!

– Трижды три – девять, – машет на него рукой папа.

– Нет, ты мне ответь! – наседает на папу доктор Финн. – Ведь мы с тобой учились когда-то в том же Петербурге! И студенческих беспорядков не было когда-то. Почему?

– Вот именно потому, что это было когда-то! – возражает папа. – И кстати сказать, они бывали и тогда, только гораздо реже и слабее. Тогда университеты имели свое самоуправление, свою автономию – куцую, но имели. Внутренние университетские дела решались в самом университете…

– А теперь не так?

– Не так, Финн. Не так… Теперь автономию упразднили. Вместо нее ввели «Временные правила» министра Боголепова. И по этим «Временным правилам» все университетские дела решают жандармерия с охранкой. Полиция и казаки имеют право врываться в любой университет, арестовывать студентов… В наше с тобой время до этого еще не додумались. Помнишь, Финн, как сам Трепов – всесильный Трепов – приказал жандармам занять нашу академию, а наш старик, профессор Грубер, не впустил их в академию. Помнишь?

– Еще бы я не помнил! Я стоял совсем близко, видел, как в академию вошел треповский полковник – так себе мужчина, просто горсть соплей в мундире, – и говорит: «Генерал Трепов приказал мне занять здание академии отрядом жандармов…»

– Да! – подхватывает папа. – А к полковнику вышел наш Грубер, весь в орденах…

– А их таки хватало у него, этих орденов!

– …и Грубер сказал на своем ломаном русско-чешсконемецком языке: «Гэнэраль Трэпов вам приказаль? А я, гэнэраль Грубер, запрещаль!» Помнишь, Финн?

– Помню. – Совиное лицо доктора Финна так же молодеет, как лицо папы. – У-у-у-шел треповский полковник, как побитая собака! А почему сегодня этого уже нельзя?

– Потому что «тэмпора мутантур» (времена меняются)…

– «эт нос мутамур ин иллис…» (и мы меняемся с ними), – машинально досказывает латинское изречение доктор Финн.

– Времена меняются, да. И люди меняются. И студенты сегодня уже другие, и добиваются они другого, – говорит папа.

– Вот, вот, я именно это хотел спросить: чего добиваются студенты? – спрашивает доктор Финн с живейшим интересом.

– Да, вот именно! – поддерживают доктора Финна остальные люди, пришедшие к нам в этот вечер.

– Надо же все-таки знать: чего хотят студенты? – говорит учитель Соболь. – Ведь не из одного же озорства они буянят!

Папа отвечает не сразу. Говорит поначалу медленно и как-то задумчиво:

– Чего хотят студенты?.. Ну, они ведь молодые! Они впервые вступают в ту жизнь, к которой мы, старики, уже привыкли… Что там «привыкли»! Мы притерпелись к этой жизни, мы принюхались к ней. Мы уже не замечаем, что жизнь у нас затхлая, без притока свежего воздуха, что в ней расплодились клопы и тараканы, что мы живем без радости, без свободы, как рабы! А студенты, молодежь, чувствуют эту гниль, эту вонь, это бесправие и мерзость! И они рвутся в драку, они хотят добиться лучшей жизни…