Дорога в Бородухино

Лес надвинулся сразу, скрыл небо и солнце и навалился настороженной тишиной. Вдоль тропы она увидела таблички: "Ахтунг, минен!" — одну, другую, за ней еще и еще… Этого еще не хватало, подумала она, стараясь идти только по протоптанному, хотя не раз ее нога, соскальзывая, попадала в снег. Дорога шла в гору, довольно крутую поначалу, и Вера Глебовна начала немного задыхаться — тяжелы были подшитые валенки, тяжел рюкзак за спиной. Дальше подъем кончился, и она пошла легче, но все же решила где-нибудь присесть. Ей захотелось есть. На небольшой прогалине она увидела сломанную березу, сняла рюкзак и присела. Вынутая из рюкзака вареная картошка, которой она хотела подкрепиться, оказалась мороженой. Пришлось удовлетвориться галетами.

Вера Глебовна очень давно не была за городом. Отпусков она не брала, получая компенсацию, совсем не лишнюю при ее небольшой зарплате. И эта давняя оторванность от природы сейчас как-то необычайно обострила ее восприятие. Лес тут был не тронут войной. Строгий в своем зимнем уборе, он был торжествен и величав. Она смотрела на огромные ели, которые стояли здесь еще до ее рождения и будут стоять после ее смерти, и эта относительная вечность окружающего ее леса умиротворила и успокоила ее. И пропал страх, что она не застанет сына.

Закурив после еды, она огляделась и чуть не вскрикнула — в шагах пяти от нее около небольшой ели лежал убитый немец! Очень молодой, почти мальчик. Видимо, умер он не в агонии, а просто замерз, брошенный своими, поэтому лицо его было спокойно, глаза закрыты. Он словно спал. Те немецкие трупы, в начале дороги, вызывали страх и отвращение… Господи, подумала Вера Глебовна, знала бы его мать, где валяется ее сын, заброшенный в такую даль от своего фатерлянда. И она поднялась, подошла к убитому и, сломав несколько еловых веток, положила ему на лицо — ведь должно же быть какое-то целомудрие в смерти.

Немного постояв, она вернулась на тропку, надела рюкзак и тронулась дальше. Только сейчас вспомнила она про "ахтунг, минен". Сердце заколотилось, и ей пришлось приостановиться, чтоб унять сердцебиение. Сзади послышалось шелестенье лыж, она повернулась и увидела военного в белом полушубке, перетянутом командирскими ремнями и с кобурой на правом боку. Он остановился, оглядел Веру Глебовну и, странно улыбнувшись, спросил:

— Пожалели врага?

— Вы не из Бородухина? — пропустила она мимо его вопрос.

Военный, в свою очередь, не ответил ей, а повторил:

— Значит, пожалели врага? Я видел, как вы подошли к убитому немцу, наломали веток и прикрыли ему лицо.

— Вряд ли пожалела, но просто было больно смотреть на лицо этого обманутого мальчика.

— Почему обманутого? — холодно спросил военным.

— А разве он не обманутый?

— Он — враг! — резко бросил он.

— Вы не ответили мне. Вы — из Бородухина?

— Нет. А вы — туда?

— Да.

— Видно, что не местная. А откуда?

— Из Москвы.

— Из Москвы? — с интересом спросил военный. — Ну и как там матушка-столица поживает?

— Трудно, но поживает, — сказала Вера Глебовна, доставая табак.

— Возьмите папиросу, — он вынул портсигар и протянул ей.

Заметив, что она задержалась взглядом на портсигаре, небрежно кинул:

— Трофейный. И это трофей, — щелкнул он зажигалкой. — Я слыхал, осенью в Москве был большой "драп"?

— Драпа не было, но многие уехали.

— Зачем вам в Бородухино? — спросил он.

— Там стоит воинская часть. Я иду к сыну.

— Понимаю теперь, почему вы закрыли лицо немцу, — усмехнулся военный.Представили, что и ваш сын будет так же где-то лежать…

Вера Глебовна отшатнулась.

— Зачем вы так? Это жестоко.

— Война жестока, гражданка… А немецкая армия еще очень сильна.

— Если моего сына убьют, он будет лежать на своей земле, а тот немецкий мальчик…

— Не жалейте этого юношу, — перебил мужчина. — Он ведь лежит победителем, в ста верстах от столицы противника.

— Как-то странно вы говорите, — пристально взглянула на него Вера Глебовна. — Он же убит, этот победитель.

— Да, убит, — пожал плечами мужчина, — но, хочется нам этого или нет, он под Москвой… — Он немного помолчал. — Давайте присядем. Мне интересно, что же в Москве?

— Я тороплюсь.

— Что думают и говорят москвичи? — уточнил он вопрос требовательным тоном.

— Они думают, что поражение немцев под Москвой — начало конца.

— Ого, не рановато ли так думать? Немцы пока очень сильны.

— Вы что-то часто это говорите, — заметила Вера Глебовна.

— Разве? Нельзя недооценивать врага… Хотите еще папиросу?

— Нет, спасибо. Я должна идти, — она сделала шаг.

— Погодите. А вы тоже так думаете?

— Да, — взглянула она прямо ему в глаза.

Мужчина как-то передернулся, губы скривила усмешка, и он процедил:

— Странный народ русские… — А потом резко, командным тоном бросил: Идите. Только запомните: тот немецкий юноша все же победитель…

Он задрал голову и смотрел на Веру Глебовну, презрительно сощурив глаза, и в последних его словах сквозило чувство такого превосходства, что ее обдал страх, которого она не сумела скрыть. Заметив это, он усмехнулся еще раз и, круто повернувшись и сильно оттолкнувшись палками, поехал обратно, в сторону Малоярославца.