Дорога в Бородухино

— Нет, есть… Говорил. Но я все равно ждать буду… Вы знаете, он меня только один раз и поцеловал, когда ночью уходил. Видно, почувствовал, что насовсем они уходят… Вот этот поцелуй я и передала вам…

— Спасибо, Танюша, — тоже прошептала Вера Глебовна, провожая ее до двери.

Хозяйка постелила Вере Глебовне на своей кровати, сказав, что сама на печке будет, теплее там, да и любит она на печке.

Вера Глебовна давно не ложилась в постель при таком тепле. Она разделась до белья и даже могла не натягивать одеяло до самого горла. Телу было свободно и легко, а на душе, как ни странно, было спокойно, и это не был мертвящий покой отчаяния, а какое-то тихое примирение со всем, хотя и безмерно было разочарование, что не увидела сына. Она прислушивалась к дальнему гулу фронта и думала — переменилось что-то в ее сердце, и не напрасна была эта дорога в Бородухино. Нет, не напрасна.

Она проснулась от негромкого стука в дверь и сдержанного шепотливого разговора, в котором разобрала слова хозяйки…

— Смилостивился господь над вами…

Она открыла глаза, приподнялась и увидела — в проеме двери большой, неуклюжей тенью стоял Андрей! Она зажмурилась, не веря, боясь верить. Потом опять раскрыла глаза — Андрей все так же стоял в двери, не шевелясь, и шумно, прерывисто дышал.

— Не может быть! — вскрикнула она, вскочила с постели и бросилась к нему.

Диск автомата, висящего на шее Андрея, больно ударил в грудь, а потом обжег промерзшим железом. Она прижалась к нему и не могла говорить. Лицо Андрея пылало жаром, а от разгоряченного тела пахнуло едким мужским потом, запахом ремней и железа, которым увешана была его одежда.

— Это я, мама… — сказал он.

— Лампу сейчас зажгу, посмотрите друг на друга, а то какое свидание в темени, — прошептала тетя Нюша.

И в свете медленно разгорающейся керосиновой лампы Андрей, которого она пока только ощущала руками, лицом, прижатым к его подбородку, и телом, начал лепиться в бликах колеблющегося света, и она, все еще не верящая, что это не сон, глядела на его темное лицо с выпирающими скулами, огрубевшее, резковатое, может, потому что было небритое и сильно похудевшее, ставшее еще больше похожим на лицо мужа, глядела, замирая от счастья, которое сдавило горло и не давало вымолвить ни слова…

— Скажи, это правда? Это ты? — смогла наконец сказать она.

— Я, мама… Разреши, я разденусь, — он осторожно высвободился из ее объятий и с облегчением стащил с шеи автомат, расстегнул пояс с висевшими на нем дисками и гранатами в чехольчиках, скинул ватник, снял ушанку, потом подшлемник и шагнул к столу, к свету.

— Ты совсем вернулся? Я хочу спросить — вы все вернулись?

— Нет, мама, один… Мы сейчас в двадцати километрах отсюда. Стоим в лесу. Ротный позабыл вещмешок, ну и послал меня. Вернее, я сам вызвался. Я чувствовал, мама, что ты здесь.

— И ты прошел сейчас двадцать километров?!

— Я на лыжах, подумаешь… Мама, через полчаса я должен обратно.

— И опять двадцать километров?… — ужаснулась Вера Глебовна.

— Ерунда. Я пробежал бы и сто. Как ты добралась, мама?

Вера Глебовна рассказала и про попытки добиться пропуска, и про Киевский вокзал, и про обещание Батушина, и про Эрика… Андрей свернул огромную самокрутку из махорки и курил частыми, глубокими затяжками, поглядывая на нее из-под бровей своими серыми глазами, в которых появилось что-то новое, незнакомое ей, как незнакома была и его манера говорить отрывисто, короткими фразами, да и сам голос был не похож на прежний, стал ниже и хрипловатее.

— Танюша больше меня верила в твое возвращение и не позволила нам раскупоривать бутылку… — сказала она, накидывая на себя платье.

— Ты познакомилась с нею? — живо спросил Андрей.

— Да… — Она помолчала, а потом спросила: — Это серьезно, Андрей?

— Сейчас все серьезно, мама, — как-то веско ответил он.

— Ты бы… сходил за ней, — не сразу предложила она.

— Она… не помешает нам? — спросил Андрей, сделав уже непроизвольное движение к двери.

— Конечно, нет.

— Сиди, сиди… Схожу я, — вступила в разговор тетя Нюша, отойдя от печки, которую затопила, чтоб согреть воды. — Сиди с матерью, мало ли что надо вам без людей переговорить.

— Спасибо, тетя Нюша, — он опустился на стул.

Вера Глебовна достала консервы и передала вино Андрею, чтоб он раскупорил бутылку. Он ударил ладонью по донышку бутылки, а потом зубами вытащил высунувшуюся пробку. Задрав гимнастерку, вынул из кожаных ножен, прикрепленных к брючному ремню, кинжал с деревянной ручкой, похожий на финку, и стал вскрывать банку со шпротами. Она с притаенным страхом смотрела на холодное стальное лезвие с красноватыми, словно кровь, бликами от лампы, которым уверенно и ловко орудовал сын.

— А зачем… это? — тихо спросила она, уже понимая наивность и ненужность своего вопроса.

Андрей не ответил. Вскрыв банку, отодвинул ее на середину стола и спросил:

— Тебе рассказала Таня про немцев?

— Хозяйка говорила.

— Сволочи, мать… — он запнулся, покраснел и виновато улыбнулся, переменив сразу разговор: — Каким чудом у тебя сохранились шпроты? Сто лет не ел? — он подцепил кинжалом одну и бросил в рот.