Дорога в декабре

Мальчики направо — ну их к черту.
Девочки налево — там, где сердце.

На разрыв аорты воет рота,

матушка попить выносит в сенцы.

Клюнул жареный петух туда, где детство

заиграло, и забил крылами.

Нам от мертвых никуда не деться.

Кто здесь в рай последний — я за вами.

В небе морось, в мыслях ересь,

через день ли, два отслужат здесь обедню.

Сохранит твою глазницу или челюсть

ил речной, отец дурной, приют последний.

С каждым взмахом петушиного крыла

раскрывается нехоженая мгла.

Матушка попить выносит нам,

ковшик бьет, как в лихорадке, по зубам.

* * *

ошалевшие
на усталых конях
в запахах тревожного июльского солнца
сырого сукна и пота
въезжаем в селенье
испуганные крестьяне выносят хлеб-соль
заранее зная
что висеть нынче их барину
(кричавшему вчера: на конюшню! —
а сегодня: я ль вам отцом не был!)
висеть ему
за ребро подвешенному на воротах

и неразумные крестьяне

крестятся и прячут девок на сеновалах
не зная что волю
подаренную им
не купишь хлебом-солью

и не догадываются что к вечеру

выбегут девки в ужасе
из подожженных нами сеновалов
и остужать мы их будем
обливая из ведер колодезной водой

и будут вздрагивать от жары и визга

пугливые кони
и перепадет нам завтра от батьки за непотребство
зато зарево будет видно даже из Астрахани

* * *

Воет, в кровь задрав ногти, вся дремучая рать.
Мясорубка до ночи или бойня с утра.
Тяжкий сумрак, как нелюдь, жадно смотрит в глаза.
И пустыня не внемлет. Да и что ей сказать.
Ошалевшие други цедят трепетный мед.
Из красавиц в округе только смерть берет в рот.
Не найти ни барана, ни новых ворот.
Отступать еще рано. Неохота вперед.
Здесь сидим. Чешем ребра. Рты кривим. Ждем приказ.
Золотое отребье! Ребя! Бог помнит нас!
Вот наш ангел на небе. Только он косоглаз.
Солнце светит так ярко… как дурак без порток.
Добежим или вряд ли? Ну-ка, кинь пятачок.
Из заоблачной сини машет белый платок.

…Знаешь как ее имя

     как бродили босыми
          обнаженными плыли
               разнесло на быстрине…

Я все знаю, браток.

* * *