Дорога в декабре

Я все еще надеюсь: как ребенок,
разбивший вазу, в ужасе притихший,
желает, чтоб она сама собою
срослась и примостилась на серванте.

Читая книги, все еще мечтаю

и все еще уверен в том, что жизнь
и смерть между собою разрешатся
и я — один — останусь ни при чем.

Я все еще надеюсь. И надежда

не ластит, а скорее чуть горчит.

* * *

и на невольничьем рынке Древнего Рима
где пахнет так что порой тошнит
на шумном и диком рынке
сын патриция
взбалмошный и самолюбивый
брожу с мальчиком-слугой
и ты там
в толпе рабынь на продажу
грязная и злая
отворачиваешься и закрываешь глаза
но я же видел тебя спустя две тысячи лет
я узнал тебя сразу

и купленная мной

ты единственная кто имеет право
входить ко мне по утрам
когда я еще сплю
ты приносишь мне ягоды и соки
а из всех мыслимых на земле огорчений
меня мучает только одно
когда вишневая косточка
попадает на передние зубы

Белые сны

Июль был смугл, но август бел,
и белы были сны.
Весь мир бледнел или седел,
 как будто белены поел.
И было нам не по себе
от этой белизны.

Как привидение бела,

прикрывшись скатертью,
ты, кошкой выгнувшись, спала
и, просыпаясь, мило зла,
проклятья комарам слала,
смешно и матерно.

Во сне кружилась голова

и что-то давнее.
Дышала ты едва-едва,
нещадно растрепав диван,
вчерашний выветрив дурман
своим дыханием.
Ладонь твоя мою звала,
как птица ищет корм,
как жаждет дождь иссохший злак,
я руку дал, хоть ты спала,
свою ладонь в мою вплела
и нежно, и легко.

В беспепелье тобою выжжен,

вживался в трепет глаз.
В любви тобой — в болотной жиже,
в любви твоей — в небесной выси.
И в линиях судьбы и жизни
стекался пот у нас.

От ветра дым паникадильный

проник в раскрытое окно.
А птицы по столам ходили
и наше выпили вино.

* * *