Дорога в Лефер

Солнечные лучи долго не могли пробудить небольшой отряд. Только Молчальник проснулся раньше всех, выдернутый из сна вороном, прохаживавшимся по его телу. Первое, что увидел отшельник — черную, повернутую набок голову с гигантским клювом, нацеленным на Молчальника. Руки сами собой заработали, отгоняя птицу.

Отшельник посмотрел по сторонам заспанными глазами. Вповалку, вокруг небольшого холмика или, даже, крупной кочки, спали наемники. Бывший подмастерье кузнеца даже во сне хранил на устах выражение ненависти, а на лице его застыла маска скорби и боли. Он спал точно так же, как люди в гробах лежат: со скрещенными руками. Конхобар храпел во всю мощь богатырских легких, широко раскинув ноги и руки. Ладонь левой руки его как раз задела подбородок Рагмара. Орк во сне поминутно отмахивался от этакой ручищи (Молчальник готов был поспорить с самим собою, что зеленокожему сейчас снятся огромные черные мухи). А Ричард спал, свернувшись калачиком, постоянно переворачиваясь с боку на бок и бормоча что-то.

Молчальник поднялся на ноги. Где-то там, за холмами, вставало солнце. Лучи его окрасили багрянцем вершины, отчего изумруд теперь спорил с розой. Где-то неподалеку запели птицы, приветствовавшие утро. Они радовались тому, что жизнь продолжается. Отшельник же понурил голову. Каждое утро он чувствовал себя хуже, чем предыдущим вечером. Ему казалось, что сон, наоборот, выпивает жизнь. А еще…

Эти глаза…

* * *

Каждую ночь он видел их. Те кроваво-красные глаза, что сверкали из-под…

Отшельник затряс головой, отбиваясь от страшных воспоминаний. Благородный, он бросил и замок, и сытую, довольную жизнь, лишь бы только не видеть этих глаз. Они преследовали его повсюду. А шепот!..

Вкрадчивое бормотание, что раздавалось в коридорах замка, требуя, моля, угрожая, обещая, суля. Все сразу — и ничего из этого. В какой-то момент оно просто переходило в шелест. Но — шелест этот был много страшнее, чем слова. Он проникал в самые глубины души, заставляя ее скручиваться в клубок и стенать в безнадежной попытке высвободиться. Каждую ночь этот шелест приходил и становился все громче, громче, громче… Неясные картины огромных кораблей, моря, поменявшегося местами с небом, какие-то шеренги, и — ненависть. Даже нет, не так, — Ненависть. Всепожирающая.

И вот однажды утром, проснувшись совершенно бессильным после ночного боя с шепотом, он сбежал. Он бежал долго, очень долго. Когда силы покинули его, и он упал, то начал ползти. Без сил. Каким-то чудом. Тело само ползло. А он то терял сознание, то вновь возвращался в мир. Ночью тело просто перестало двигаться, и он провалился в забытье. То была первая за многие месяцы ночь, когда он был один на один с темнотой. А утром он почувствовав себя переродившимся. Старое свое имя он пожелал забыть. Но слишком далеко уйти от родного замка ему не позволило сердце. И вот он застыл где-то посередине между свободой и вкрадчивым шепотом, мучаясь, не в силах с собой ничего поделать. Память предков не давала ему уйти далеко, а желание жить не позволяло приблизиться.

И вот он поселился в этих холмах…

* * *

— Не спится? — голос Олафа раздался над самым его ухом.

Молчальник не вздрогнул, даже вида не подал, что голос этот был для него неожиданным. Ведь самое опасное — не слова, а шепот… Шепот…