Дорога в мужество

Приказание Бондаревича — остаться в распоряжении лейтенанта Тюрина — было настолько неожиданным, что в первую минуту Суржиков растерялся. Уж не ослышался ли он? Остаться для чего-то здесь, на позиции, которую через пять минут невозможно будет назвать огневой за отсутствием личного состава и орудий… И кому остаться? Ему, Суржикову, второму номеру, без кого в бою шагу ступить нельзя. А что батарея выходит не на прогулку — яснее ясного: в кузова погружены не только снаряды, но и полнехонькие ящики ручных и противотанковых гранат. Видно, на передовой неустойка, обливается кровью матушка-пехота, потому и снимаются срочно с огневых позиций зенитные батареи. Быть бою с танками, быть, возможно, бою — не на жизнь, на смерть, — почему же лучшему заряжающему, Косте Суржикову, не отводится места рядом с товарищами в том бою?..

Бондаревич, и всегда-то неулыбчивый, погруженный в свои, никому не ведомые думы, сейчас выглядел особенно мрачным и как бы немного стесненным. Он не глядел на Суржикова в упор, как умел глядеть — пристально и остро, точно пытался взглядом проникнуть в самую душу, высветить ее и безошибочно разобраться, какой еще там хлам завелся в ней, в твоей душе. Глядел он куда-то вдаль, то ли на синюю кромку неблизкого леса, то ли на застывшие за нею, похожие на меловые горы, голубовато-белые облака, и по тому, как плотно были сжаты его челюсти, Костя определил: Бондаревич только что сцепился с кем-то, возможно, с Тюриным, возможно, из-за него. Лезть с вопросами, тем более — возмущаться не следовало бы, и все-таки обида взяла верх:

— Это как же понимать, товарищ сержант, — в лишние попал Костя Суржиков? Или еще что?

— Никаких лишних. Тут нужна мускульная сила. Привезете снаряды на орудие и останетесь.

— Значит, вы меня ждать будете? А немцы подождут?

— Командир взвода зовет, — хмуро сказал Бондаревич. — Идите. Марш! — круто повернулся и пошагал к своему орудию, уже взятому на прицеп.

Суржиков поплелся к складу боеприпасов, у которого суетилось трое солдат — стягивали с навеса брезент и маскировочные сети. Чуть в стороне стоял Тюрин в длинной, до пят, плащ-палатке, картинно закинутой за спину, распоряжался:

— Живее, орлы! Выбирай бронебойные! Григорян, гони тягач. Суржиков, бегом, что вы плететесь, как паралитик?

Работать Суржикову пришлось в паре с трубочным третьего орудия Трусовым. После той давней стычки, когда Суржиков огрел его тяжелым чайником и угодил за это на гауптвахту, Трусов норовил быть от него подальше. Если же так не выходило, вел себя, будто ничего не случилось. Один только раз заметил Костя в беглом взгляде Трусова затаенную ненависть и понял: последний удар за ним и бить он будет исподтишка, в спину. Такие люди иначе не могут.

Ленивый Трусов был, однако, силен. Вдвоем они без труда подхватывали тяжелые ящики и швыряли в кузов, играючись.

Когда взревели моторы и колонна тронулась, Суржиков, провожая ее глазами, невольно замешкался. Трусов хихикнул:

— Что, не взяли, атаман?

— Возьмут.

— Недогадливым, атаман, становишься. Замаранные мы с тобой. У меня дядька танцует под конвоем, у тебя — батька. Не возьмут!

— Не каркай! Берись…

Тягач загрузили и тут же, на брезенте, легли загорать. Тюрин на старшинской полуторке уехал в штаб дивизиона и почему-то не возвращался.

Пусто, непривычно стало на огневой. Мучаются бездельем дальномерщицы, орет на кого-то старшина, угрожая: «Як шо до часу не будет обед готов, я вас навчу родину любить!» Тишина. И снова громовой бас Мазуренки: «Белохвостов, а где кобыла? Пригони зараз же! Як шо не найдешь, я тебя самого запряжу, накручу хвоста, грэць бы тебя побрал».

Почесывая мокрую грудь и щурясь от солнца, Суржиков с тревогой думал: неужели не доверяют?

Наконец взводный вернулся. Загрузили снарядами и полуторку. Двоим из четверых Тюрин приказал лезть на машины, в число этих счастливчиков ни Суржиков, ни Трусов не попали.

— Вы — вторым рейсом, — сказал им Тюрин. — Моторы!

Суржиков в два прыжка достиг тягача, вскочил на подножку.

— Товарищ лейтенант, возьмите меня… Может, там… без меня… Ведь всякое может случиться…

— Сказано: вторым рейсом. Григорян, дремлешь? Трогай!

И тогда, не помня себя, бросил Суржиков прямо в лицо Тюрину:

— Не доверяете, а врете? В кошки-мышки играете? А зачем, товарищи командёры? Ведь проще: сразу к стенке, бац! — и ваших нет. Не верите, так зачем же даете ходить по земле?

Спрыгнул на землю, с трудом удержав равновесие. В голове шумело, и дышать было трудно. Всячески обижали его в жизни, но так еще никогда и никто не обижал. «Не доверяют…»

Машины, окутавшись клубами пыли, скрывались за бугром.

— Хе-хе-хе! А что я говорил, атаман? — Трусов стоял рядом, скалился язвительно и мрачно. — Вот ты меня, атаман, в шестерки определил, а выходит, что и сам — не туз. Для них ты тоже шестерка. Рядом мы с тобой, два сапога — пара…

Добил его этими словами Трусов. Глядя прямо перед собой и ничего не видя, поплелся Суржиков на опустевшую огневую.