Дорога в мужество

— Гля, — не унимался Суржиков, — и тут по одной мадмазели вроде бесплатного приложения. Бабы на пушках… Держите меня, а то упаду!..

Последним укомплектовывали четвертый расчет. Наводчиком попал в него младший сержант Асланбеков, вторым номером — Суржиков, четвертым — ефрейтор Чуркин, мужчина лет тридцати пяти, с густой проседью в волосах, пятым — Лешка-грек, шестым — Сергей. Командир был где-то в отлучке. О третьем номере вообще не заикались.

— Не повезло тебе, Серега, — ж тут не смолчал Суржиков. — Батарея — по счету последняя в дивизионе, расчет — в батарее последний. Выходит, ты, Кравцов, последний солдат последней батареи.

— Мне все равно.

— А нам невесту не дали. Почему бы это, а? — Теперь Суржиков словно бы жалел об этом.

Расчеты разошлись по местам будущей стоянки своих орудий. Там кто-то заблаговременно положил по десятку лопат.

— Налетай, ребятешь, — скомандовал Чуркин, выбрал лопату с самым длинным черенком, вторую, поменьше, подал Суржикову: — Это тебе, донец-молодец, шашка востра. Бери больше, кидай дальше, всего и делов.

— Казак и лопатой ухо отрубит.

— Ну-ка, поглядим.

Успели вырыть окоп до пояса — явилась девушка. Была она невысокого роста, темноволосая, синеглазая, в изрядно поношенном, но тщательно отутюженном обмундировании, в кирзовых сапогах с хромовыми заплатками на сгибе у щиколоток. На гимнастерке, туго стянутой кожаным ремнем, — медаль «За отвагу».

Неробко оглядев всех по очереди, девушка улыбнулась, сбила набок выцветшую пилотку, как-то картинно и залихватски вскинула руку в виску:

— Привет героям-артиллеристам!

«Герои-артиллеристы» ответили вразнобой. Сергей промолчал.

— Вы к нам по делу или — в гости? — поинтересовался Суржиков.

— По делу. Служить с вами буду, — продолжая улыбаться, ответила девушка, почему-то пристально глядя на Сергея. Тот, смутившись, отвернулся, а Суржиков присвистнул, вылетел из окопа, протянул девушке руку:

— Рад познакомиться! Костя Суржиков. По виду — рыжий, по натуре — золотой.

— Женя, — спокойно сказала девушка. — Прими-ка на пол-лаптя в сторону, золотой, — спрыгнула в окоп, подняла лопату и, встав рядом с Чуркиным, вонзила ее в землю на весь штык.

Суржиков, понаблюдав за ней, со вздохом шепнул Сергею:

— Вот это — краля! Кругом шешнадцать! У-у, брат…

— Ладно, копай.

Руки у Сергея ныли в предплечье, ладони зудели. На пальцах уже бугрились волдыри. «А ведь еще землянку рыть. Нахекаемся…»

С окопом управились до захода солнца. Выровняли дно. Чуркин вытер лицо подолом гимнастерки:

— Шабаш, гвардия. Кто за ужином охотник? Давай-ка, золотой блондин.

Сергей, расслабившись, прислонился мокрой спиной к прохладной стене окопа, рядом с Лешкой-греком и Асланбековым. Женя особнячком присела на бруствере, задумчиво поглядывая на дорогу, подкидывала и ловила камешки, как это делают, играя, дети. Чуркин, сполоснув руки из котелка, опустился на прохладную землю в двух шагах от нее.

— Не хуже парней лопатой владеешь. Сноровисто, как заправский землекоп.

— Не впервой.

— И побиться, вижу, довелось. Где же, в каких землях мотало?

— Сперва под Сталинградом, потом шагала до Ростова. На Миусе ранило. Не пустил он нас дальше…

— Н-да… А сама из каких местов?

— Из Донбасса.

— Шахтерская дочка, стало быть?

— Нет, из совхоза.

— Ну это все равно.

Лешка-грек тронул Сергея за плечо, показал руки:

— Гляди, сплошной пузырь… А что же завтра будет? Вот елки-моталки…

— Порыдай — полегчает, — с досадой сказал Сергей.

Теперь ему было не до Лешкиных и даже не до своих рук. На бруствере сидела девушка, точно такая, какой он представлял ее в мечте, глубоко от всех затаенной. Он знал: когда-то она придет, и сегодня, едва увидев Женю на бруствере: «Привет героям-артиллеристам!» — понял: пришла — так сразу беспокойно и радостно забилось сердце. Сейчас, украдкой поглядывая на нее, он был уверен, что видел в грезах и эти черные волосы, и округлые матово-белые щеки с крохотными веснушками ближе к переносице, и синие глава, охваченные полудужьями темных и тяжелых ресниц.

И все-таки он, наверное, ошибся…

В своей стираной-перестираной гимнастерке с медалью повыше карманчика, в истоптанных сапогах, эта девушка пришла из того мира, где он, Сергей, еще не бывал, пришла не к нему. «Замри, мальчик, и вида не подавай. Люди засмеют…»

Вернулся Суржиков с ужином. Сразу оживившийся Чуркин выхватил из-за обмотки завернутую в бумагу ложку, рассыпал, смеясь и подмигивая, словесную дробь:

— Ай да славно кашкой запахло! Повеселимся с устаточку! Спасибо тебе, Константин, удружил и донским, и воронежским. Ну-с, молодая гвардия, садись чинно, благородно, есть да пить — тоже святое дело. Женя, давай-кось, вступай в права, будь у нас хозяйкой.

— Погожу немножко. Сержант не вернулся. Вдруг не понравлюсь, прогонит… — потупилась Женя и покраснела. — Какой он у вас? Прогнать может?

— Это тебя-то? Такую красавицу? Нет, милая, сержант у нас сто сот стоит. Молодчина наш сержант. Ну, Костя, давай ты уж до конца, да чтоб всем поболе…

Ели дружно и весело. Чуркин так и сыпал шутками-прибаутками. Чище всех выскоблил котелок, спрятал ложку за обмотку, посоветовал Суржикову: