Дорога в мужество

Их не терзали ни жажда, ни голод — кругом свои люди, — и все-таки Женя быстро уставала. На привалах он ложился рядом, было прохладно — согревал ее своим телом. Доверчивая, во всем положившаяся на него, Женя представлялась ему маленькой и беспомощной, как ребенок, и он всячески старался облегчить ее положение.

Может, только юность, решительная и вдохновенная, когда пути к загаданному не взвешиваются осторожно на весах опыта, может, одна юность и способна на безоглядный риск, удесятеряющий силы. Снимаясь с последнего привала в балке, заросшей тернами, ни Стась, ни Женя не прикидывали — долог ли еще, короток ли путь. А ведь они уже были на своей, пока не отданной врагам земле. С бугра ударили орудия. Били по танкам.

…К вечеру их привезли в какую-то станицу, забитую войсками, ночью выдали обмундирование, а утром Женю зачислили связисткой в батарею Потехина (он вел бой на бугре), Бондаревич очутился в стрелковом полку. Полк готовился выступить на передовую, видеться с Женей было невозможно. Через неделю какой-то боец принес от нее письмо.

— Ну и что тебе пишет твоя краля?

— Что хорошо ей у вас.

— Эт точно! Девку Потехин не обидит, ловкий мужик! Дома, правда, жонка есть, только на это сейчас не глядят.

— Говори, да не заговаривайся.

— Молчу. Только ведь случается промеж людьми, особливо когда безносая рядом бродит, что одну шинельку стелят, другой — укрываются, теплей, говорят, так-то, а? Ладно, ладно… Берег зазнобушку, поди? Ну и дурак! Теперь она тебя небось охламоном называет. Ответ будет? Ну, катай, жду.

Еще через неделю полк уходил на передовую. Бондаревич по пути отпросился к артиллеристам. Дежурный по батарее махнул рукой на приземистый сарай: «Там ищи». В сарае клубищи табачного дыма, народу — плюнуть некуда. Топчутся под нестройное рычание баяна. Нашли время…

Девушек — раз, два и обчелся. Сразу увидел Женю. Ее водил Потехин, нашептывая что-то на ушко, она улыбалась, прикладывая к пылающим щекам, ко лбу платочек с розовой каемкой. «Уйти, надо уйти отсюда», — думал Бондаревич, однако шел вперед. Промокшая, вздыбившаяся коробом плащ-палатка хлестала танцующих по сапогам, по «пузырям» галифе, его начали сторониться, кто-то бросил раздраженно: «Товарищ боец, нельзя ли поосторожней?» У некоторых были забинтованы головы, иные бережно несли перед собой толсто обмотанные руки на марлевых повязках, и все-таки…

Женя наконец заметила его. Растерянно улыбаясь, оставила Потехина.

— Здравствуй, Стась! Пойдем отсюда. Пойдем!..

Они стояли под дождем, не глядя друг на друга.

— А ты скоро забыла зарю в степи. Помнишь — над терриконами?

— Ничего я не забыла. Ты надолго?

— Я любил тебя так… А-а, к черту! Тебе нужна была иная любовь, и ты нашла ее. Иди, вальсируй. Тебя ждут…

— Зачем ты говоришь глупости?

Он стремительно зашагал прочь. Она бежала следом: «Стасик, погоди! Стась…» — кажется, плакала, но он ни разу не оглянулся. После первого боя написал ей письмо. Без обратного адреса. Рвать, так уж с корнем.

…Мимо, шагах в четырех, прошел часовой.

— Кто здесь? Вы, товарищ сержант? Чего не спите?

— Что? Ах да, спать… Пожалуй, пойду. Махорка кончилась.

3

Женя, не оглядываясь, бежала до самой палатки, спиною чувствовала холодный взгляд Бондаревича и, захлестнутая стыдом и обидой, пыталась и не могла сдержать слез.

В палатке на столбе у самого входа горел фитилек в блюдце с пушечным салом. Света едва хватало, чтобы отвоевать у темноты неровный срез грубо сколоченных нар; к своему месту Женя пробралась на ощупь, сняла сапоги, ослабила ремень и, не раздеваясь, повалилась на нары.

— Ты, Женька? — шепотом спросила Танечка-санинструктор, всего две недели назад призванная в Саратове. — Где тебя носит, полуночницу?

— Спи, спи…

Не однажды рисовалась Жене ее встреча с Бондаревичем. Там были и радость, и робость как бы повторного узнавания, а вышло совсем не по-загаданному. Встретились как чужие. «Никогда и ничего не было…» Как же не было? А может, только для нее было? Ведь недопустимо, чтобы причиной разрыва явились те проклятые танцы. Или он уже разуверился в ней — год прошел. Конечно, на фронтовых дорогах всякое случается, но неужели он мог так подумать о ней?

— Ты плачешь, Жень?

— Вот уж глупости! Спи…

Возможно, он просто кривит душой. Носит у сердца карточку какой-нибудь медсестрички, а сказать об этом сразу не так-то просто. Что ж, она не станет на его дороге. Пусть будет так…

— Жень, а Жень! — Танечка придвинулась поближе, обняла за шею. — Каких молодых ребят нам прислали!

— Ну и что?

— Есть симпатичненькие, правда! — Танечка дышала в самое ухо, шее было щекотно. — А лейтенант, командир взвода, ну прямо — картинка! Я, наверное, влюбилась в него… Днем, когда строились, люди кругом, а я на него одного вылупилась, как дурочка. — Танечка вздохнула и приглушенно засмеялась. — Ох, Женька, до чего ж хочется любить, но чтоб и тебя любили!.. Чего ты отвернулась? Ну, Жень, ну чего ты молчишь?

— В самом деле — чокнутая.

— И ты влюбись, Жень! Знаешь в кого? Четвертым командует Бондаревич, ух какой парень!

— Можешь и его взять себе.