Дорога в мужество

Земля задрожала от взрывов. «Юнкерсы» сбрасывали бомбы куда попало. Один вспыхнул, стал разваливаться в воздухе, остальные сомкнулись плотнее, и, постепенно удаляясь, высоко над землей закружилась карусель. Вывалился из строя второй, дымя, потянул в сторону фронта, а карусель кружилась, растворяясь в синей дымке, и вскоре ее не стало видно, и уже едва уловимо доносилась пулеметная дробь.

Объявили отбой, но никто не подумал покинуть орудие. Сергей глядел на товарищей и восхищался ими. Какие-то все окрыленные, разговорчивые. Перебивают друг друга, и не поймешь, кто чем восхищается, кто что толкует. Он и сам, смеясь, попытался запоздало выговорить Суржикову за давешний толчок в плечо. Тот, не дослушав, покивал головой, хотя, определенно, ничего не понял. Еще все дышало здесь только что закончившимся боем, первым в их жизни и таким удачным — сбили самолет!

— А кто же сбил его, а, ребята? — спохватился вдруг Лешка-грек, и будто по мановению волшебной палочки оборвался разговор. Сбить-то сбили, но, в самом деле, кто?

— Мы!.. Чего тут распотякивать? — уверенно сказал Суржиков и потянулся так, что хрустнули суставы. — Размочили! Теперь хоть один, да будет значиться.

Чуркин, до этого молча улыбавшийся в усы, потягивая козью ножку, незаметно подмигнул сержанту:

— Не спешите с козами на торг. Тут, братцы, дохлое дело.

— Как так — дохлое? — опешил Суржиков.

— А просто. Видал, сколько нас тут напихано? Дивизионов пять, стало быть, пятнадцать батарей. В небо пуляли все, а самолетишко сбили один-единственный. Вот и прикидывай, как тут славу делить.

— Отмочил… На кого-то же самолет все-таки запишут?

— Факт. Соберутся командиры, накидают бумажек в шапку, встряхнут и — разбирай. Одна — счастливая, кому досталась, тот и герой.

Бондаревич, пряча усмешку, отвернулся. Расчет обескураженно молчал. Лешка-грек даже рот приоткрыл. Суржиков, пристально вглядываясь в непроницаемо-спокойное лицо Чуркина, недоверчиво покачал головой:

— Ври, дед, да не завирайся. Тоже придумал — в шапку… А если наш Мещеряков невезучий?

— Стало быть, невезучие и мы вместе с ним.

— Ну, не-е-ет… Тебе, воронежский, ввиду твоих преклонных лет, может, и ни черта не надо, а мне, понимаешь, орден нужен… — Суржиков улыбчиво сощурил глаза и резко провел ребром ладони по горлу: — Вот как нужен!

— Да на кой он тебе? Жить без него не можешь?

— С орденом все-таки, знаешь… — Суржиков покосился на сержанта и, наклонившись к Чуркину, добавил доверительно: — Секрет при себе ношу. Есть у нас в станице Кузя-цирюльник, — я на этого охламона давно зуб имею, — так вот уверял Кузя, что из меня по гроб жизни героя не получится. Мы и договорились, значит, с ним полюбовно: если я домой с орденом приду — сразу же набью морду Кузе, а если, как сейчас, голенький, тогда — наоборот.

По окопу прошелестел сдержанный смешок. Чуркин поцокал языком, участливо вздохнул:

— Нда-а, попал ты, атаман, в пики. Ну ничего, загодя нос не вешай, тебе еще не скоро биту быть.

Взрыв хохота оборвали удары в буфер.

— Видать, нам нынче скучать не придется, — заключил Чуркин, вскакивая на платформу.

…В начищенных до глянца сапогах, выбритый и сияющий Тюрин уже нетерпеливо топтался на бруствере своего окопа. С КП опять вынесли стул, и на него, ежась, уселся Мещеряков. Расчеты, заняв боевые места у орудий и приборов, ждали команды.

С запада накатывался приглушенный расстоянием густой и тягучий гул. Сергей то и дело поглядывал в слепящее, залитое солнцем небо, но ничего не мог увидеть, а гул — утробный и мощный — приближался, наплывая волнами, и Чуркин, нервно покусывая рыжеватый ус, сказал:

— Видать, массированный. Ну, славное казачество, покрепче теперича держи штаны.

— Чо ты нас завсегда пугаешь, дед? — обиделся за всех Лешка-грек. — Подумаешь!.. Чем больше летит, тем больше на тот свет спровадим.

— Ну-ну, я ж как раз про это.

— Ав-ва! Гляди, Чурка! Сюржик, гляди, вон они!.. — вскинулся на вертящемся сиденье зоркий Асланбеков.

Армада бомбардировщиков шла на город. Ударили пушки справа, резко, двумя залпами ухнуло слева, а Мещеряков все сидел, согнувшись на стуле, будто его это совершенно не касалось. Лишь когда из-за леса застрочил очередями малый калибр, он поднял голову и скомандовал свистяще и немощно:

— Заградительным, азимут — сорок два ноль-ноль, взрыватель…

— За-гра-дительным!.. — раскатисто и напевно продублировал Тюрин.

Орудия дали залп. Второй не получился, выстрелы посыпались неслаженно, враздробь. Сергей бегал как заведенный по прямой: снарядные ящики — Суржиков. Все вокруг орало, лязгало, гремело и словно бы подстегивало его. На какой-то миг перехватил горячечный взгляд Лешки-грека, потом мимоходом опять увидел статного Тюрина и почувствовал: всего его захлестывает небывалое восхищение и Тюриным, и Лешкой-греком, и самим собой.