Дорога в небо

Первый раз он вернулся, когда сменился глава, и новый решил его принять. Пожалел, наверное. Келеф же, я догадываюсь, хотел, чтобы он вовсе отменил наказание. А на кого тогда взвалить бремя? Кого отправить в Лето? Не Саели давал обещание, не я, не Келеф — тот, с кого уже не спросишь —, но честь семьи и предков велит не нарушать данного слова.

Ко второму возвращению, он изменился того сильнее. Нэрэи его не забыл, да и остальные скорее жалели или изумлялись, чем укоряли. Он сам отвернулся от них. Не только в злобе и упрямстве дело. Кто хорошо понимает людей, тот отдаляется от нас. Кто понимает нас — отдаляется от людей. О втором суди сам, а первое мне подтвердил его пример: Келеф бежал от нас к знакомому. К знакомому, — он повторил и вновь вздохнул, — но чужому. Рано или поздно, это должно было измотать и ожесточить его, потом сломать. Я вспоминал диковатого, но любопытного и ласкового детёныша. Я сожалел, что он исчез, но ничего не делал: ни тогда, ни сейчас.

Я уже не ждал хороших вестей, не ждал и того, что он выдержит свой срок в Лете. Но вдруг что-то будто изменилось к лучшему. Или, во всяком случае, перестало мчаться к пропасти. Он навестил нас, а в следующий раз должен был возвратиться совсем. Что-то удивительное он там нашёл, в стране иссушающего зноя. Рассказывал о местных красотах, грезил путешествиями, как будто неведомая сила, высшая и справедливая, вновь подарила ему отобранные изгнанием детские годы. Я решил, что так его ободряет предчувствие скорого возвращения.

Незадолго до отъезда, он пришёл ко мне. Почему ко мне? Я до сих пор не могу понять. Мы никогда не были особенно близки. Тогда-то он и поведал о тебе, совсем немного. Я не придал значения, но оказалось, ему нужен совет. И я сказал ему — конечно же, я основывался на собственном опыте, на чём же ещё? Я сказал: «Ты не можешь выбрать между образом и человеком. Он почему-то тебе необходим, и с одной стороны человек — это заманчиво. С ним можно сделать куда как больше, нежели с образом. Хотя бы коснуться. Но что если человек тебя разочарует? Тогда прежний, дорогой образ уже не вернёшь, равно как и не отменишь все последствия уже сделанного выбора, а человек станет не нужен. Влечения не вечны. Образ же, как и всякие приятные воспоминания, со временем будет становиться лишь совершенней. Не раздумывай — выбирай образ: люди умирают рано, память — лишь вместе с тобой».

Нэрэи заглянул в Оранжерею к полуночи, с виду целый и невредимый, шумный и стремительный — по обыкновению. Альвеомир тотчас осознал, как его ждёт не дождётся некое срочное дело, с чем и скрылся в самых дальних покоях своего тихого царства. Нэрэи даже не пришлось искать предлогов, чтобы похитить человека у сородича.

Хин, не таясь, разглядывал Сил'ан, беспрерывно и уж больно радостно болтавшего всё время, пока они шли от хрустального строения к мостику над широким ручьём. Одезри не чувствовал облегчения, что хоть этот жив, лишь вялую опустошённость. А Нэрэи, пару раз не получив ни ответа на вопрос, ни реакции на свои выходки, прекратил разливаться аодорой и подытожил:

— Так-так. Альвеомир — зло. Что он тебе наговорил?

Хин попытался отмахнуться:

— Ничего.

Он забыл, с кем имеет дело. Нэрэи перешёл к допросу с пристрастием:

— Всем конец и не стоит надеяться? Да, конечно. Один раз с ним случилось несчастье, и теперь все обречены. Или внушал свою философию?

— О, Боги, нет! — искренне вырвалось у Хина. И тотчас: — Что за философия?

Нэрэи заглотил крючок:

— Точно не помню. Кстати, и слава твоим Богам, — на короткий миг он нахмурился, чтобы тут же заговорить складно, вопреки прежним словам. — Страдание. Будто бы мы на самом деле страдаем оттого, что теряем опору. И страдание прекратится тогда, когда мы найдём новую. А к прежней вернуться уже нельзя. Поэтому страданием небеса на самом деле благословляют нас. Счастливый остаётся на месте, несчастный познаёт мир и себя.

— Философия неприкаянного духа.

Нэрэи с улыбкой отозвался:

— По-моему, философию и порождает либо беспокойство, либо праздность.

Бравировать Сил'ан перестал, хотя едва ли заметил это сам. Альвеомир же, коль скоро его мудрствования совершили такое чудо, показался Хину отнюдь не злом.

— Я не верю, что он случайно привёз тебя с собою, да ещё на птице, — наконец, честно признался Нэрэи. — Ты можешь не ответить, и всё-таки я спрошу: что он задумал?

Теперь улыбнулся Хин.

— Бросить игры: политику и войну. Исполнить детскую мечту: отправиться на край мира, в земли жестоких древних Богов, похожих на вас. Они ли насылали кошмары на людей моей страны? Мы могли бы узнать.

— Отправиться — с тобой? — Нэрэи удивился, и сразу попытался заглушить интонацию смешком. — Что я наделал, Хин? — спросил он ровно, но обращался скорее к тёмной глади ручья. — Преаксиан сразу тебя возненавидел. Он говорил: нельзя. Я не послушал провидца.

«Я тоже». Лятхов с их драконом не требовалось вспоминать: Одезри и не забывал о них.