Дорога в никуда. Книга вторая

– Ни за что не признала бы в тебе дочку Полины Тихоновны, – удивленно качала головой старуха, – проходя в гостиную. – Мать-то твоя уж очень из себя видная была и бабка тоже, это которая атаманша. Полина-то Тихоновна такой красавицей была, по всей нашей бухтарминской линии второй такой не сыскать, да и сейчас не встретить. Да чего там сейчас, сейчас народ против прежнего совсем квелый пошел. А за Полину Тихоновну сколько в женихи набивались, а она отца твово, значит, выбрала, Иваном звали его, а по отчеству не помню, тоже видный был, высокой такой… офицер. Я еще помню, как его ранетого привезли откель-то, тогда много казаков ранетых с обозом привезли и наших, и березовских, и александровских, и черемшанских. Дядю мово тоже тогда чуть живого довезли. Где-то тама бой у них был, много казаков побило. А отец мой он в энтот поход не ходил, дома осталси. Помню, только соберетси, коня, шашку с винтовкой приготовит, мама моя как накинется на нево: ты что дуралей, сиди дома, здесь над тобой не каплет. Кто у тебя здеся главный командер, станичный атаман, Тихон Никитич, дедушка, значит, твой, а он тебе никуда идтить не приказывал. Тятя мой поругался про себя, да и все бросил, осталси. Он тогда ведь еще не старый был и повоевать хотелось, и от друзей отставать стыдно. Сколько тогда здеся людей спаслося с того, что дед твой никого не понукал воевать, да приказы, что сверху присылали, не исполнял. Все про то знали, мой отец только через то и живой остался и не он один, а так бы всех тута замобилизовали. И когда советская власть пришла, стали тут спрошать, где был да что делал при Колчаке-то, мой-то тятя и ни при чем оказался, вот его и не тронули, хотя потом и хлеб весь в разверстку забрали и скотину тоже. Вот дядю мово чуть живого заарестовали, он так опосля ранения и не поправился. Раз у Анненкова служил, значит враг. Потом он так и помер в Усть-Каменогорске, в крепости. Пришлося отцу и евонных детей поднимать вместе со своими. Ох, Господи, как вспомяну, так плачу, как тяжко было жить первые годы при советской власти. Сейчас изо всех и родных и двоюродных одна я живая и осталась, но и от их дети породились и выросли и тоже детей народили. А не уцелей тогда отец-то мой, все бы мы загинули и родные и двоюронные. Вот так, спасибо деду твоему, много тут народу живыми осталися через него. Он же тут не только казакам послабления давал, он и мужиков и что в станице жили, и которые с деревень, что сейчас под водой, не трогал, не мобилизовывал, и оне многие через то живые пооставались. Хороший, умный дядька был. Только вот сам не уберегси. Да и как уберечси, должность то у нево была за все ответственная. Это сейчас Машка наша вроде и начальница, а мало за что отвечает, потому как тут и других начальников не счесть, и на цемзаводе директор свой, и в совхозе свой и ей они не подчиненные. А тогда станичный атаман он за все ответственный был и по гражданским делам, и по военным. Ну, и еще из-за брата отца твово он пострадал. Тот тогда в 19-м как приехал в станицу весь в черном, как сатана, ей Богу, форма черная, папаха черная и с ним таки же наехали верховые человек двадцать. Заставили оне Тихона Никитича заарестовать тех коммунаров и вроде как в крепость в Усть-Каменогорск погнали, да не довели всех в Александровском и постреляли. Не было бы тово расстрелу, может и уберегси бы твой дед, – прихлебывая чай, рассказывала Анна Макаровна. – А школу нашу, я как сейчас помню, большая, из бревен была, крыльцо, коридор и классы по бокам, а у дальней стены большое помещение под библиотеку отдано было. В библиотеку ту не только мы ученики, значит, но и со всей станицы народ ходил, кто читать любил. Когда потом красные пришли ту библиотеку первым делом всю переворошили и много книг прямо на школьный двор выбросили и увезли куда-то, чтобы больше книг про царей, генералов и казаков не было. А на уроках мы не столько сам урок слушали, сколько на мать твою Полину Тихоновну любовалися. Такая уж красавица была, и библиотекой она же заведовала, ключи у нее были. Там еще батюшка приходил из церквы, он Закону Божьему учил, ну и еще заведующий был, тот совсем старый учитель был, он с первых дней как у нас в станице школу-то открыли, так тут и работал. Парней, тех еще обязательно военному делу учили, ружья разбирать-собирать, лозу рубить, маршировали оне тут. Это все у них Иван Егорыч Щербаков, был тут такой, он учил… Потом лютую смерть принял, красные ему голову напрочь снесли. А нас девчонок, как сейчас помню, мать твоя отдельно собирала и всяким хорошим женским делам учила, как одеваться, прически делать, как за столом сидеть, ложку, вилку держать, с ножом есть, как перед кавалерами себя держать, всякие там приседания делать, чтобы на барышню походить, а не на раскоряку деревенскую. Она же гимназию в Семипалатинске заканчивала и всему тому училась. Как же те приседания-то назывались, дай Бог памяти, оне у меня лучше всех в классе получалися… нет забыла… кникен кажется…

– Книксен, – поправила Ольга Ивановна.