Дорога в один конец

В десять утра стройное каре из уже почти солдат замерло перед дощатой импровизированной трибуной. Перед каждым взводом стоял стол, на котором лежал текст присяги в тисненом переплете. За трибуной густая толпа родных, перешептываясь, искала среди сотен исхудалых лиц родные черты и, наконец, увидев, радостно успокаивалась.

Мать Вадим заметил сразу. Она тревожно бегала глазами по шеренгам, пока взвода занимали на плацу положенные места. И лишь когда их 11-й взвод отдал первого бойца «на принятие присяги», мать нашла своего сына. Она не помахала рукой. Она замерла, поддаваясь торжественности, лишь изредка смахивала платочком льющиеся слезы. Вадим уводил взгляд от ее лица и даже не понимал, что не так что-то, не хватает чего-то, или кого-то. Запах нашатыря возвращал его в действительность, действительность оказывалась с мизансценами какого-то сюрреализма, и казалось, что это все происходит не с ним.

Рядовой Бут все сделал правильно. И вышел, и развернулся, и прочитал, и расписался, и стал в строй. И даже бледность его лица можно было принять за волнение от торжественности. Но лишь он сам знал, да, наверное, мать чувствовала, как все это сейчас для него неуместно и глупо. Даже мать видеть не было сил. Хотелось назад в санчасть, на койку, укрыться с головой и забыться.

И тут, вдруг осознав, кого не хватало на этом «празднике патриотизма», Вадим ощутил прилив нежности: «Милая, дорогая моя девочка!» Он не смог бы признаться даже самому себе, как благодарен Люде, что не приехала и этим милостиво пожалела его сегодняшнего. Не смог бы. Потому что весь этот страшный месяц жил только этой встречей и таким признанием предал бы то чувство, которое испытывал к девушке, проводившей его в армию и обещавшей ждать. А Вадиму было необходимо это чувство. Впереди было два долгих года разлуки и его душе без этого чувства к той, с кем разлучила «священная обязанность», пусть пока, может, и не взаимного, – не выжить. Утонет в пошлости и цинизме казармы, так и не познав счастья взаимной любви в будущем. Так думал не Вадим, так располагал его Ангел-Хранитель.

И новоиспеченный солдат почувствовал облегчение. Это передалось даже матери. Она уже не плакала, а Вадим, не скрывая, рассказал, как отравился испорченным, скорее всего, печеньем и соком, и что это пройдет, а в остальном все нормально. Мать все старалась заставить его поесть домашней снеди и рассказывала новости. Люда слегла с ангиной, температура под 40, все порывалась ехать. Дед с бабкой и вся родня передавали привет и пожелание легкой службы. Германия очень далеко, но и оттуда в отпуск приезжают. Так успокаивала и сына и себя.

Вадим слушал и слово «Германия» было, как бы, неуместным уже. Он не увидел сегодня свою Люду, и ждать год до отпуска было выше его сил. В госпиталь! А там, куда угодно, лишь бы не за границу. И Люда приедет, как только выздоровеет.

Первая партия в Германию отправлялась сразу же после обеда. Родных, что приехали на присягу, тоже поджидал автобус к ближайшей железнодорожной станции. Бойцы – теперь уже настоящие солдаты, с трудом сдерживали слезы, а родня провожала их, как на войну. Вадим хотел утешить чуть ли не причитающую мать, что остается он, остается здесь, на границе, но поздно было объяснять причины – уже была дана команда для родни. И когда автобус, помахав на прощанье дымком, исчез за поворотом, Вадим почувствовал такое облегчение, что даже урчание в животе не омрачило его, и он направился в санчасть, как к себе домой.

Как ни странно, но вечером температуры не было, да и, как будто, съел бы чего. Вадим достал из вещмешка мамины гостинцы и захрумкал сухариком с изюмом. Жизнь налаживалась. Ночью спал как убитый, впрочем, как и все другие обитатели этого «курорта». Сытые от гостинцев, расслабленные встречей с родными и ощущающие себя, вроде, ранеными, солдатики даже не очень среагировали, когда в санчасть вдруг явился сам начальник учебного пункта – «черный капитан».

– Подъем, сонное царство! – Голос для низенького капитана казался неестественно басистым. – Ефрейтор! Список мне и рапорт, кто здесь с чем прохлаждается, быстро! А ну построились, калеки! Шевелитесь!

Санинструктор услужливо протянул журнал.

– Температурные есть? – Капитан не удостоил вниманием писанину в журнале и втупился недобрым взглядом в неранжирный строй доходяг.

– Вечером был один, утром еще не меряли. – Ефрейтор поспешно застегнул воротник.

– Значит так, ефрейтор! Я закрываю твою богадельню. Кто не может ходить в строю?! – вдруг рыкнул капитан во все горло.

В ответ лишь несмело кашлянул предполагаемый чахоточный. Капитан вопросительно посмотрел на ефрейтора.

– Бронхит. Остаточные явления, – скороговоркой выпалил санинструктор, потея от мысли, что слабо затянут поясной ремень.

– Какого взвода?! – побагровел офицер, и кашлянувший, вжав голову в плечи, моментально выдал что-то нечленораздельное.

– Марш во взвод! Через два часа отправление. Там долечим. – Капитан остановился напротив Вадима. – Фамилия?!