Дорога в Омаху

— Выходит, Винсент прав.

— В чем именно?

— Кажется, когда ты занимал пост помощника прокурора, наблюдалась определенная тенденция в твоих обвинительных заключениях и дела ты возбуждал практически лишь против...

— Я действовал так во имя долга!

— Черных и латиноамериканцев, — закончил президент.

— Что правда, то правда! Они творят мыслимое и немыслимое, вы ведь это знаете!

— Все они?

— Конечно, можно и так поставить вопрос... Скажу только, что я руководствовался исключительно интересами родины: если за ними числились правонарушения, они лишались права участвовать в выборах.

— Винсент так и думал!

— К чему вы клоните, господин президент?

— Откровенно говоря, Винсент пытается тебя выгородить. С тем чтобы ты остался в истории.

— Что?

— Хотя ты и самый что ни на есть ярый приверженец неукоснительного соблюдения конституционных норм, тем не менее уопотами не симпатизируешь и, как доложили мне, даже не стал заслушивать их искового заявления. Не потому ли, что они, по-твоему, «ничем не лучше негров»? И не боишься ли ты остаться в анналах истории как занимавший пост верховного судьи расист, отбрасывавший всяческие свидетельства лишь из-за не понравившегося ему цвета кожи истцов, что и нашло отражение в окончательном решении Верховного суда?

— Кому придет такое в голову? — произнес несколько сбитый с толку защитник конституционного права. — Мои вопросы будут проникнуты состраданием, хотя победят в конце концов соображения практического характера, в чем я твердо уверен: мы одержим верх с перевесом не менее чем в три голоса. Страна нас поймет. Слушания должны быть публичными.

— Этот осел из ЦРУ возражает против открытых слушаний, поскольку, как показывают твои прежние дела, еще будучи помощником прокурора, ты проявлял непомерное рвение, выступая с обвинениями против темнокожих представителей национальных меньшинств. Судя по протокольным записям, общественные защитники подбирались тобою, как правило, из людей неопытных, редко имевших на своем счету хотя бы один процесс.

— Боже мой, неужто эти записи могут всплыть?

— Не обязательно, если только ты дашь Винсенту время уничтожить их. Понятно, в интересах национальной безопасности.

— Он действительно смог бы сделать это?

— Говорит, что да.

— Но вот как со временем?.. Не знаю, что скажут мои коллеги, если я буду до бесконечности откладывать слушания. Одно ясно: я не должен производить впечатления человека упрямого и несговорчивого, чтобы не вызвать — Боже храни! — подозрения.

— Винсент и это учел. Он знает, что кое-кто из членов суда также не выносит твоих красавчиков-цветных, этих подрумяненных на солнце абрикосов... Думаю, я правильно воспроизвел этот уничижительный термин, Рибок?

— Выходит, я скомпрометирован тем, что поступал правильно!

— Не забывай, что за твоими поступками крылись предосудительные мотивы, господин председатель Верховного суда, чем и не преминул воспользоваться Винсент. Итак, что же мне ему передать?

— Сколько времени потребуется, чтобы... устранить это недоразумение?.. Ну, изъять материалы, которые могли бы привести к ошибочным выводам?

— По его словам, на то, чтобы проделать эту работу основательно, — не меньше года.

— Но мои коллеги не пойдут на это!

— Он постарается уладить все в течение недели.

— Хотелось бы верить вам.

— Он справится с этим делом.

* * *

Манджекавалло, откинувшись на стуле, снова закурил сигару «Монте-Кристо». Пока что вроде бы все шло как надо. В отличие от других, включая и Хайми Урагана, замечавших только плотные черные тучи неразберихи, он уже различал свет. Пусть эти кретины в Верховном суде, склонявшиеся, возможно, на сторону презренных дикарей уопотами, и оказались чисты, словно агнцы, и неподкупны, но он сумел выиграть время, дабы схватить этого вождя. Повелителя Грома, — самозваного, надо заметить, а затем или изрешетить его пулями так, чтобы и живого места на нем не осталось, или морочить ему голову до тех пор, пока он и сам не захочет отозвать из суда свое заявление, назвав его тем, чем оно и является, надувательством. Так что Бог с ними, с пятью или шестью подозрительными типами из Верховного суда, и займемся самим психопатом. Все это байки, будто этого фашиста волнует судьба уопотами. Он не знает к ним сострадания, а это значит, что у него не сердце, а камень. Да и чего еще ждать от человека со столь извращенным мышлением? Возможно, и следовала бы кое-кому разобраться во всем этом.