Дорога в Рим

Погруженная в думы, девушка надолго затихла. Однако солнце уже ползло к западу, тени на полу дворика росли, вдруг заметно похолодало — и Фабиола наконец очнулась. Что проку себя жалеть, это ничего не изменит. Прорицание все же натолкнуло ее на нужную мысль: если окончательно порвать с Антонием, то, может, Брут вернется? Впрочем, надежду тут же сменил страх: кто знает, чего ждать от начальника конницы… Однако Фабиола решилась. Оставлять дело как есть — значит отказаться не просто от мести, а от смысла всей жизни. А Фабиоле, в конце концов, не привыкать к смертельному риску.

В ней вновь затеплилась вера в успех.

Нужно пойти на какой-нибудь из триумфов Цезаря и попытаться отыскать Брута. На людях он не станет затевать бурных сцен и, возможно, не устоит перед мольбами, так что она сумеет добиться примирения. Главное, чтобы не вмешался Антоний, он ведь тоже будет на триумфе. Тут оставалось лишь уповать на волю богов.

Измученная тяжкими мыслями, Фабиола запретила себе рассуждать о дальнейшем. Лучше уж вообразить что-нибудь приятное. Вдруг на триумфе ей попадется легионер, знакомый с Ромулом? Фантазия ее развеселила, и Фабиола слегка воспрянула духом.

* * *

Тарквиний видел, как прорицателя выкинули за дверь. Перелетев через порог грудой хлама, тот ударился оземь с характерным стуком треснувших костей.

Следом в дверном проеме показался ухмыляющийся привратник.

— Не вздумай вернуться, — предостерег он.

Подобрав замызганный мешок, горе-пророк похромал прочь.

Тарквиний поморщился, чувствуя себя едва ли не таким же обманщиком. Его путешествие к родным местам, хоть и небесполезное, так и не принесло желанных откровений. Горькие думы, терзавшие его при воспоминании о родителях и учителе, слегка утихли, когда он перенес родительский прах в гробницу, достойную чистокровных этрусков, и наведался к погребальному кургану Олиния. Учитель принял насильственную смерть добровольно, и гаруспик, несмотря на неизбывную печаль, невольно уважал его выбор. В знакомой пещере Тарквиний нашел лишь мелкие обломки от некогда великолепной колесницы: должно быть, ее разбили легионеры, сопровождавшие Целия. Фрески с сюжетами из жизни этрусков тоже не сохранились, кроме одной, изображающей Харона: демона подземного царства чтили даже римляне. Такое варварство убедило гаруспика, что Этрурия окончательно канула в небытие и цивилизация его народа навечно потеряна для потомков. Он вдруг почувствовал безмерное одиночество — и вспомнил о Ромуле. И о цели своего путешествия.

Выкопав бронзовую печень, он отнес ее в горы, надеясь заглянуть в будущее. Тщетно. Внутренности тучного ягненка, пойманного по пути, тоже ничего не открыли. В порыве отчаяния Тарквиний разразился бранью, обращаясь к грозовому небу и нескольким парившим в нем стервятникам, однако тут же, опомнившись, почувствовал себя последним глупцом. И лишь когда он успокоился, к нему пришло единственное за весь путь откровение.

Гаруспик увидел себя в Риме, неподалеку маячила одинокая фигура Цезаря, над головой сгущались зловещие тучи. Затем он увидел Ромула и Фабиолу и окончательно уверился в том, что они дети Цезаря. В лицах обоих проступала печаль, встревожившая Тарквиния: близнецам грозит опасность? Неужели от Цезаря? Почему?.. И вдруг с неожиданной ясностью гаруспик осознал, что должен вернуться в Рим.

Прежде чем распрощаться с Цецилием и латифундией, он зарыл бронзовую печень рядом с гладиусом Тарквина. Возьми он реликвии с собой, они будут слишком бросаться в глаза, а правитель вроде Цезаря дорого бы дал за право обладать таким оружием. Гаруспик надеялся, что в будущем сумеет передать кому-нибудь знание о том, где они скрыты. Уходя из родных мест на юг, он уже знал, что больше сюда не вернется.

В Риме Тарквиний тут же наведался к Лупанарию — посмотреть, нет ли перемен. Зрелище вышвырнутого на улицу прорицателя вознаградило его сверх меры. Стало быть, Фабиола ищет знаний о будущем — и не ради забавы, ведь шарлатанским россказням она не поверила. Тарквиний вскочил на ноги и, поминутно забывая о принятой им роли уличного дурачка, устремился вслед прорицателю. Сочувственно пошептать на ухо, сунуть монету-другую — и он, возможно, узнает о сестре Ромула то, что ему нужно!

Если уж боги отказываются помогать, придется добывать сведения самому.

* * *

Первый триумф Цезаря знаменовал победу над Галлией. Хотя ни Ромул, ни остальные легионеры Двадцать восьмого, набранные в особую центурию, не участвовали в галльской кампании, они обязаны были сопровождать диктатора в качестве почетной стражи. Подготовка ко всем четырем триумфам заняла несколько недель. Каждое утро вся особая центурия, семьдесят два ликтора и сотни солдат из разных легионов собирались на Марсовом поле — обширной равнине к северо-западу от Рима, где распорядитель празднеств часами заставлял их упражняться. Солдаты ворчали, однако никто не протестовал: в конце концов, жизнью они тут не рискуют, а Цезарю ведь нужно, чтобы триумф прошел четко и гладко.