Дорога в снегопад

– Ну вот чё, граждане, – дежурно-весело сказал грузный человек, постукивая паспортами о пухлую ладонь. – Какая у нас ситуация вырисовывается? Ночью, в нетрезвом виде, в общественном месте нарушаем общественный порядок.

– Какое же это общественное место?

– А мы не общество? – усмехнулся грузный. – В дежурную часть вас за-би-ра-ем. – Последнее слово он произнес по слогам, как неразумным детям.

– Где же мы нарушаем, ребята? – делано, миролюбиво изумился Антон. – Мы домой идем. Вот дом наш. – Он протянул руку в сторону своих темных окон. – Меня там мама старушка ждет.

– Ну вот, – усмехнулся мелкий, – мама ждет, а ты тут на рогах ползаешь.

– Ты ему не тыкай, – сказал пьяный Алексей через голову грузного второму, но тут дело в свои руки взял Антон, обеспокоенный агрессивным законничеством друга. Он вытащил из кармана несколько мятых бумажек и прямо всей неразобранной кучей вложил в пухлые ладони грузного, который, как он уже сообразил, был здесь за старшего. Бумажки были легкие, но грузный, не сводя с них глаз, – пересчитывать при всех было ему все-таки неловко, – подержал их в руках, будто пробуя на вес.

– Домой так домой, – тем же дежурно-веселым голосом приговорил он. – Маме привет передавайте. Скажите маме, чтоб не отпускала по ночам вас гулять. Тут такое творится на районе – каждую ночь кто-то кого-то шьет.

– В смысле, – спросил Алексей, – шьет-то?

– Да гастарбайтеры эти, чуркобесы, блядь, – уже по-человечески ответил милиционер, берясь за дверцу машины.

* * *

Птица, подобранная в парке, прожила у Киры чуть больше двух суток. Она то билась, пытаясь обрести свое тело, способность к правильному движению, к полету, то, изможденная такими попытками, затихала довольно надолго, и Кира и Надежда Сергеевна поочередно подходили к коробке и заглядывали внутрь, а птица водила по их лицам черным, живым, испуганным маленьким глазом. Породу ее они не знали. Птичка была невзрачная, ничем не примечательная, просто серая с черным оперением хвоста и такого же оттенка крылышками.

Сердце у Киры разрывалось, но посещение парка дало ей какие-то силы. В глазах плыли впечатления этих сумеречных дней, людские лица из очереди в Бутырке, но душа ее переносилась на берег реки, где стояли ее липы и дубы, где она нашла свою птицу, и там отдыхала.

Возвращаясь домой, Кира садилась поближе к окну и молча смотрела на улицу. Был ей виден кусок искрящегося огнями города, черные рощи Парка Победы, горящее золотом навершие часовни, огромный штык и цирковой купол мемориального музея. В недалеко стоящем доме с любопытным постоянством от первого до последнего этажа по вертикали горели все окна, и оттого дом казался не домом, а кем-то в длинном аккуратном пальто, словно бы застегнутым на все пуговицы.

Где-то рядом, думала Кира, может быть, здесь, а может, там или вон там живут все эти прокуроры, адвокаты, девелоперы, менеджеры, аудиторы, депутаты, и смысл их жизней, смысл всего происходящего ежедневно в этом городе показался ей до такой степени непонятным, безобразным, что она содрогнулась от сознания того, что только тонкие стены квартиры отделяют ее от этого безумного извне. «Прошлого больше не будет», – повторяла она слоган, внушенный ей филевскими деревьями и ставший отныне как бы ее девизом, но уже спокойно, уже не как приговор, а как направление пути. Ей предстояло выходить из этих стен, и теперь она точно знала, чего не стоит ждать снаружи.

Только когда мысли немного отпустили ее и оцепенение прошло, она сообразила, что в комнате непривычно тихо. Давно уже из коробки не доносилось никаких звуков – ни еле слышного постукивания коготков о картон, ни шороха крыльев. Она включила свет и заглянула внутрь. Птичка лежала недвижно, вытянувшись во все свое тельце, словно намеревалась дотянуться до чего-то своим тоненьким острым клювом. Глазки закатились и снизу были затянуты какой-то желтоватой пленкой.

Смерть своей безымянной питомицы, как ни странно, Кира восприняла спокойно, не усмотрев в случившемся какого-то недоброго знамения. Некоторое время она меланхолично разглядывала этот настой небытия, завернула серую тушку в тряпицу, потом еще сверху в газету и собралась уже было вынести свою скорбную ношу на улицу, как щелкнул входной замок. Прижав к груди сверток, Кира с напряжением смотрела на дверь, но саму ее, скрытую за полуоткрытой дверью комнаты, входящему не было видно.

– Мам, я пришел, – громко, на всю квартиру сказал Гоша так, как говорил всегда, когда раньше возвращался домой после школы или с прогулки.

Она сделала несколько шагов от дверного проема, съехала по стене на пол и, по-прежнему прижимая к себе сверток с умершей птицей, тихо заплакала.

* * *

Когда Антон работал и дело шло, никакие праздники для него не существовали. Он и без того относился к ним неблагожелательно, полагая, что они нарушают установившийся за мириады буден ритм жизни, так что новогоднюю ночь он намеревался провести на студии, по-стахановски скупо отпустив себе на опохмелку, если все же попутает новогодний грех, всего один день.