Дорога в снегопад

При изучении лево-правой асимметрии генетика оказывалась не менее важной, чем эмбриология, а эмбриология – чем биофизика. В предыдущих экспериментах, полученных в лаборатории Патрика Тамма, было показано, что установление лево-правой асимметрии у млекопитающих происходит в два этапа. На первом этапе происходит собственно инициация асимметрии, а на втором идет реализация каскада левосторонности. Было показано, что решающую роль в установлении асимметрии играет сигнальная молекула Nodel, обладающая способностью к самоактивации. Однако пока на этом дело и заканчивалось, так как оставалось не очень понятно, как именно связаны между собой эти два явления. В этом вопросе боролись две основные теории переноса информации: биохимическая и биомеханическая, иными словами, речь шла о том, каким именно образом слом симметрии влияет на активацию каскада левосторонности. Проблемой этой во всем мире занимался только коллектив Патрика Тамма, да еще крохотная группа японцев. И те, и другие для своих экспериментов использовали исключительно эмбрионы мышей, тогда как Алексей часть работы провел и на других видах, в частности, на рыбах и амфибиях. Результаты Патрика Тамма как будто говорили в пользу теории биохимической, тогда как Алексей, основываясь на своих результатах, был склонен объяснять установление асимметрии биомеханически. Экспериментируя на эмбрионах, он показал, что кальциевый каскад в левой стороне тела запускает экспрессию гена Nodel и определил примерное число других генов – 120, участвующих в установлении асимметрии.

Давно уже Алексея не оставляло подозрение, что жизнь не есть простой объект «естественного отбора». Поскольку она собственной своей силой участвует в собственной эволюции, следовало бы изменить дарвиновскую терминологию и говорить уже об «эволюции участия». Взаимодействуя друг с другом и со средой своего обитания, виды создают все более диверсифицированные экосистемы, многие из которых открывают новые пути эволюционному развитию, и эта большая субъективность влечет за собой возможность производить элементарный выбор новых путей эволюционного развития. На этих уровнях сложности сама жизнь начинает играть все более активную роль в своей собственной эволюции.

И вспоминая сейчас книгу Мюррея, он думал, что недалеки от истины его слова об антиэкологической сути существующего социального порядка, раз уж и впрямь естественная эволюция воплощена в человеке. Рассматриваемые просто как вид, люди превращаются в заурядное зоологическое явление, подчиняющееся биологическим законам, которые предположительно определяют борьбу за существование в мире природном. Голод, поэтому, может быть объяснен столь простым для понимания биологическим понятием недостатка пищи, который в свою очередь вызывается не менее понятным перенаселением. А уже само перенаселение объясняет перманентный кризис, ведущий к войнам с целью расширения жизненного пространства.

Но эти рассуждения открывали еще более широкий и необычный взгляд: есть ли причины считать, что человеческий мозг, который сам по себе является продуктом как эволюции естественной, так и культурной, представляет собой решающую, высшую точку природного развития? То, что является неотъемлемой его чертой – необыкновенная способность думать о сложных концептуальных идеях, – выросло из нервной сети примитивных беспозвоночных, ганглий, моллюсков, спинной хорды первых рыб, мозгов амфибий и спинного мозга приматов. И если принять термин «социальная экология», то станет видна и вытекающая отсюда задача, а именно изучение тех точек социальной эволюции, в которых началась инициация, постепенно приведшая общество к оппозиции природному миру, а также следовало бы уяснить, как эта оппозиция развивалась с начала истории первобытного общества и до наших дней. Действительно, если человеческий род способен не просто губить природный мир, но, как форма жизни, сознательно и успешно обогащать его, необходимо определить те факторы, которые превратили людей не в активных партнеров естественной эволюции, а в неких паразитов на теле земли.

И было похоже, мысль эта оказалась последней дельной мыслью в эту упоительную ночь.

Песчаная дорога светлела в лунной дымке. Бесформенные полувысохшие осокори, окутанные поднимающимся туманом, были похожи на воинов, преграждающих подходы к таинственным речным струям, где русалки свершают свои прелестные обряды. Алексей сорвал веточку полыни и поднес ее к носу. Какое-то существо встало у него на пути. Сперва он принял его за собаку, но звуки, которое издавало существо, были похожи вовсе не на лай, а на какое-то злобное фырканье. Алексей передвинул клемму налобного фонаря, и в него впились два колючих зеленых глаза, потом он разглядел вздыбленную шерсть и полосатый хвост. «Тьфу ты, – подумал он и с досадой, и со смехом, – это же енот, крошка-енот. Енота испугался».

* * *