Дорога в снегопад

Утром на подмогу косцам прибыл еще Николай – высокий, в жилы высохший мужик, на котором болталась грязно-синяя роба, зацепившись за костлявые плечи как за перекладину пугала. Коротко, исподлобья глянув на Алексея, он сунул ему для приветствия сухую, твердую, шершавую ладонь, напоминавшую подошву старого башмака, и занялся своей косой.

Подождав, пока Вася прошел метра четыре, Николай приблизился к срезанному краю и повел свою полосу, а потом уже пришла очередь Алексея. Алексей взмахнул косой и тотчас понял, что дело это выходит не таким простым, каким казалось со стороны. То и дело носок лезвия зарывался в землю, коса в его руках не столько резала, сколько кромсала траву, но все же он продвигался вперед, следя за несуетными и даже скупыми какими-то движениями Васи, почти неподвижная спина которого все время была у него перед глазами. Движения же Николая, напротив, были не столь частые, замахи он делал своими длинными руками широкие, и правильной формы полукружия мерно ложились перед ним.

Через какое-то неисчисленное время, ощущение которого Алексей утерял моментально, почти с первым же взмахом косы, будто рывком взметнулось в зенит каленое солнце, и трава стала быстро обсыхать. Косить стало трудней, лезвие то и дело скользило по стеблям, отчего срезанными оказывались только верхушки, и приходилось снова заводить косу, чтобы убрать стерню, и эти ненужные, лишние движения отнимали силы. То и дело Алексей отрывал глаза от искромсанной травы и бросал короткие вороватые взгляды на своих сотрудников, но они им не интересовались и свободно, даже, казалось издали, легко ходили своими путями. Алексея выручало лишь то, что и Вася, и Николай часто останавливались покурить, и тогда кое-как, но силы его восстанавливались. «Основанием, которое дает право на защиту от страданий, – косил он, – является способность страдать…» «Основанием, которое дает право на счастье, – подрезало лезвие тугие стебли, – является стремление к счастью». И только эти заклинания помогали не сбиться с установившегося ритма.

Как потом выяснилось, делянку они срезали без остатка к половине третьего.

Алексей вытер лезвие косы пучком травы и медленно пошел по полю, озирая дело своих нескладных рук. Его полосы, кривые, ломаные, как насмешка, корчились между ровными стежками Васи и Николая.

– Ничего, сойдет, – утешил подошедший сзади Вася. – Пошли-тка, это самое, – загадочно добавил он, – умоемся.

У забора на столовой клеенке уже лежали несколько крупных яиц, зеленый лук, соль в захватанном деревянном туеске, кусок серого сала и косо стояла покрытая испариной трехлитровая банка с синеватым молоком.

– Молоком запивать? – с сомнением спросил Алексей.

– А ты попробуй, – предложил Николай.

Алексей принял из его рук стограммовый граненый стаканчик с самогоном и огромную, полулитровую, наверное, белую эмалированную кружку с молоком настолько холодным, что от него сводило зубы.

– Палит хорошо, – заметил Николай, наливая по второму разу. – Ворошить-то сегодня будешь?

Вася, прищурившись, озирал скошенное поле.

– Да може попозже с бабкой выйдем, – раздумчиво сказал он, окунул в свой стаканчик указательный палец, взял зажигалку Алексея, и на несколько секунд палец обволокло сумасшедшее синее пламя.

– Не меньше пятидесяти, – удолетворенно констатировал Вася.

– Как на ваш взгляд, – завязал Алексей разговор, когда хмель дошел до головы и немного качнул пространство, – лучше стало жить по сравнению с девяностыми?

– И-и, – вскинулся Вася, – разговору нет. Пенсии-то не видели.

– А сейчас какая у вас?

– Две семьсот, – ответил тот, веско произнеся эти два слова.

– Две семьсот? – переспросил Алексей. Его железнодорожный билет сюда стоил дороже. – А можно разве на такие деньги жить?

– Когда все свое, – заключил Вася, помедлив, – то и можно. Мои две, да бабкины две – на хлеб хватает. Да махорка вот моя, – дотронулся он черным пальцем до красной «Примы».

– Можно? – спросил Алексей.

– Кури, – разрешил Вася и выбил ему сигарету.

Алексей прилег на локоть и окутался клубами густого, едкого дыма. Тысячи звуков накладывались друг на друга: осторожно кудахтая, лениво гребли куры, едва слышно бормотала листва, шептались травы, – все это воздвигало над землей радостный, ликующий гул жизни – и сосредоточенный и безмятежный в одно и то же время. Иногда слух кололо визгливое жужжанье мухи, закладывавшей стремительный вираж вокруг головы. Взбитые перины облаков, строго держа дистанцию, лениво плыли на разных высотах по синему небу.

– Раньше цель была, – подал голос Николай. – Коммунизм. А сейчас – так. Каждый сам по себе.

– Да разве ж в коммунизм сильно верили? – усомнился Алексей.

– Верили не верили, а цель была, – упрямо сказал Николай. – Смысл был какой-никакой. А без смысла русский человек вразнос идет. Жить не хочет. Не получается жить-то, слышь. Смысл ему нужен.