Дорога в снегопад

И чем больше Гоша жил жизнью группы «Противодействие», чем ближе узнавал настоящие проблемы своих товарищей, тем сильнее разгоралось в нем чувство отвращения к отцу и к роду его деятельности. Ведь получалось, что его отец – и причина, и даже жертва такого положения вещей, с которым была призвана бороться группа «Противодействие». Родственная к нему любовь, сыновнее чувство еще не вполне покинуло его душу, да и далеко все-таки было до столь решительного рубежа, но презрение к нему копилось так же надежно, как Митины счета. Кстати, он презирал отца и за них, и за то, что тот не служил в армии, хотя его анархистские убеждения это как раз приветствовали, – но если взять во внимание, какая каша была намешана в этой полудетской голове, то все эти взаимоисключающие претензии вполне имели право на мирное сосуществование. Вопреки мечтам своего деда Льва Борисовича, заранее записавшего внука в юристы, Гоша решил стать историком, обществоведом, как Кирилл Поздняков и Андрей Силантьев. Он верил, что общественные тайны откроются ему, и он сможет предложить человечеству путь, который выведет его наконец к свету и радости.

В ближайших планах группы были акции легкого устрашения и пикетирования экологически вредных объектов, наподобие фенолформальдегидного цеха около Хоперского заповедника, где и застиг его в июле посланец Киры Алексей, а в дальних – особенно ответственный социальный эксперимент – построение свободной общины на Алтае, где получили бы воплощение идеи Мюррея Букчина о муниципальном либертаризме и Кропоткина – о взаимной помощи.

* * *

Не успел Алексей, так сказать, стряхнуть с себя пыль странствий, не успел поведать Антону об их с Кирой веселых злоключениях, как Татьяна Владимировна насела на него с требованием как можно быстрее связаться с каким-то неизвестным Алексею человеком, звонившим в его отсутствие.

– Несколько раз звонил. Очень вежливый. Очень просил позвонить как только будет возможность. – И она протянула Алексею листок бумаги, на котором были записаны и мобильный, и несколько городских номеров.

Алексей было отмахнулся, собираясь позвонить как-нибудь на днях, но Татьяна Владимировна буквально не отставала от него, и пришлось все-таки брать трубку. Тому, с кем он говорил, он пояснил, что вот-вот вернулся из непростой поездки, но по настоянию собеседника встречу назначили уже назавтра.

Еще на кухонном столике он увидел почтовый конверт с украинскими марками. Писала Таисия Васильевна Зинченко, подруга бабушки, с которой они познакомились в эвакуации в Петропавловске-Казахстанском и которая после войны жила сначала в Запорожье, потом в Харькове. В письме Таисия Васильевна сообщала о смерти своего сына Володи, который служил военным врачом. Довольно часто, буквально ежегодно приезжал Володя в Москву в какое-то свое управление по делам службы и всегда останавливался у них в Кунцево, привозил абрикосы или огромные южные сливы, и бабушка относилась к нему как к сыну. Евдокия Ивановна вместе с маленьким Алексеем иногда летом выбиралась на юг, на дачу к своей Тасе, стоявшую на берегу Каховского водохранилища, и Володя, для Алексея, конечно, дядя Володя, когда был свободен от службы, учил его ловить раков, прятавшихся под скользкими от водорослей камнями. И вот теперь он умер в том самом госпитале, главным врачом которого прослужил несколько последних лет.

– Как же так, мам? – тупо спросил Алексей Татьяну Владимировну, словно она за что-то здесь отвечала.

Алексей, так рано лишившийся отца и совсем его не помнящий, необыкновенно радовался каждому приезду дяди Володи и, будучи еще мальчиком, лелеял втайне даже безумную, совершенно неосуществимую мечту, что дядя Володя и его мама станут мужем и женой. Гордо, как на парад, выходил он во двор в обществе дяди Володи Зинченко, одетого в свою форму военного врача, и с упоением ловил завистливые взгляды Сережи Ведерникова, тогда еще не Графа, чей отец хоть и был выпивающим мастером с завода «Вилис», но по крайней мере он был.

Дядя Володя обладал мягкой малороссийской речью и таким же мягким, легким, улыбчивым нравом; он умел множество восхитительных вещей: из жести пивных банок «Золотое кольцо», которыми пищевая промышленность удивила народ к Олимпиаде, дядя Володя вырезал доспехи и облачал в них пластилиновых солдат, а польским гусарам даже приделывал их знаменитые крылья, склеивая их из обыкновенных перьев, которыми обычно лезли подушки, бритвенным лезвием из куска пенопласта выстругивал изящный корпус яхты, – мачтой служила вязальная спица, парусом – лист наколотой на нее бумаги, а за киль шла свинцовая пластина, которая аккуратно, но прочно вставлялась в днище, и когда корабль был готов, они набирали ванну и любовались его посадкой в прозрачных, чуть хлорированных коммунальных водах.

– Надо ответ писать, – растерянно сказала Татьяна Владимировна, – а что тут напишешь?

* * *