Дорога в Средьземелье

История Фроти во многом созвучна истории толкиновского Фродо. Фродо — тоже миротворец, а под конец и просто пацифист. Легко проследить развитие его характера от сцены, где он наносит удар кинжалом мордорскому троллю, до встречи с Голлумом на границе Мертвых Болот, где он хотя и угрожает Голлуму, но от удара все–таки воздерживается. В Итилиэне он спасает Голлума от гондорских лучников, хотя Сэм определенно склоняется к тому, чтобы не вмешиваться и дать Голлуму погибнуть. В Мордоре Фродо отказывается от Жала и оставляет себе лишь орочий ятаган, но при этом произносит, «...я,наверное, никогда не пущу его в ход Отвоевался…» Десятью страницами позже он отказывается и от ятагана, заявляя при этом: «Отныне я отказываюсь от всякого оружия — благородного, подлого, всякого». В главе «Беспорядки в Заселье» его роль состоит в том, чтобы предотвратить убийство, а позже, после битвы, в которой он «меча так и не обнажил», он берет на себя роль защитника пленных. Он отказывается убить Сарумана даже после того, как чародей нанес ему предательский удар, от которого Фродо защитила только мифриловая кольчуга. Разумеется, он научился себя контролировть, пока был Хранителем Кольца, но в его поведении есть и оттенок усталости. «Все равно, — говорил тем временем Фродо всем, кто мог его слышать, — я хотел бы, чтобы обошлось без смертоубийства». Всем, кто мог его слышать? Кто–то, возможно, надеялся, что Фродо залезет на камень и скажет речь, чтобы навязать всем свою волю. Но Мудрость противостоит Воле, и кажется, что Фродо («мудрый»), став мудрее, утратил все желания, даже волю к добру. Мерри делится с ним своими планами о том, как победить разбойников с помощью силы. « — Прекрасно, — откликнулся Фродо. — Принимай командование!»

Возможно, именно эта внутренняя «старость» стала причиной того, что впоследствии засельчане перестали обращать на Фродо внимание. Эта несправедливость ненамеренно компенсируется повышенным интересом хоббитов к необычайно рослым и сильным «принцам» Мерри и Пиппину, а также издевательски–почтительной грубостью разбойников Сарумана–Шарки и уважением Папаши Гэмги. Кроме Сарумана, почти никто не понимает, кто такой Фродо на самом деле. Разумеется, «Сэму больно было видеть, как мало славы выпало на долю Фродо в родных краях». Обычно без чести в своем отечестве остаются пророки — вот и Фродо все в большей и большей степени принимает образ пророка или ясновидца. Но даже слава, которая ему воздается за пределами отечества, зачастую принимает ложный оттенок. Вспомним, что рассказывала своей кузине сиделка Иорет из Гондора. По ее словам, Фродо «пробрался в Страну тьмы… и что же? Дошел до самого Черного Властелина и сразился с ним… и поджег Черную башню». Разумеется, эта история не соответствует истине, зато это — героическаяистория. И в Гондоре, и в Заселье наблюдается один и тот же процесс: все реальные достижения и победы сводятся к заведомо известным шаблонным образцам, по сути своей активным, подразумевающим насилие, милитаристским В результате, как выразился Мильтон в «Потерянном рае», «величайшие доблести терпения и героического мужества остаются невоспетыми». В памяти Средьземелья подвиг Фродо не значит ничего. Бильбо превращается в фольклорного героя («шалый Бэггинс»), память об эльфах и гномах просачивается в наши времена в виде историй о странных существах, которые забавы ради искажают нормальный ход времени и балуются созданием волшебных колец. Сохраняется даже Мрачная Башня, — как сырье для песенки Бедного Тома из «Короля Лира». От Фродо же не остается никакого следа, кроме полустершейся легенды о стремившемся к добру, но потерпевшем поражение короле, память о котором была вытеснена, с одной стороны, славой его мстительного сына, а с другой стороны — Пришествием Истинного Героя: Христа.