Дорога в Средьземелье

Что общего у Ингольда со Христом? Ничего. А вот Фрода имеет некоторое отношение и к тому и к другому. Он — связующее звено, посредник, ему, как и всему «Властелину Колец», отведено место где–то посередине между языческим мифом и христианской истиной. По мнению Толкина, Фрода собрал в себе все лучшее, чем были богаты Темные Века: героическое осознание уязвимости героики, которое виделось Толкину в «Беовульфе» и «Битве при Мэлдоне», проблеск добродетели, благодаря которому англосаксонская Англия оказалась готова к принятию христианства (обращение Англии не омрачилось ни единым мученичеством!). Может быть, царствование Фроды было evangelica praeparatio — расчисткой земли для того, чтобы на ней могло взойти доброе семя Евангелия, Благой вести [342]? Возможно, ту же роль Толкин готовил и «Властелину Колец». Он видел, что его страна снова впадает в язычество (пусть всего лишь по Саруманову, а не Сауронову образцу), и решил, что там, где не приносит плодов традиционная, профессиональная проповедь, можно добиться успеха с помощью «сказительства». Фродо представляет собой образ естественного, по природе своей доброкачественного индивидуума, который хочет найти путь из царства инерции (Заселье), но отвергает немудрящую яростную неустрашимость (Боромир). И, на свой лад, путь этот приводит его к некоторому ограниченному успеху, хотя у него нет ни унаследованных от рождения сил и средств, которыми обычно обладают герои, ни врожденного долголетия, как у Арагорна, Гэндальфа, Леголаса и Гимли. Более того, успеха он может добиться лишь при условии, что уничтожит Кольцо, символизирующее чисто мирские власть и амбиции, и при этом он лишен возможности опереться на веру в избавление извне, из–за g'eara hwyrftum — «кругов этого мира». «Миф живет только целиком, в каждой своей частице, и умирает прежде, чем его удается расчленить», — говорил Толкин [343], и к «Властелину Колец» это относится в полной мере, как я уже отмечал выше. Однако не думаю, чтобы я был совсем неправ — что–то в этом роде Толкин все–таки не мог не иметь в виду.

СТИЛИ ПРОЗАИЧЕСКОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ

Легко заметить, что древние легенды во «Властелине Колец» используются совсем не так, как, скажем, в «Улиссе» Джеймса Джойса. И дело не только в том, что у Джойса отношения между гомеровским мифом и современным романом построены на иронии и на преобразовании исходного мифа во что–то иное. В «Улиссе», как ни странно, мифу придается более высокий, более надежный статус — миф здесь понимается как что–то более простое, более архетипическое, приближенное к святому и божественному. Толкин же, держа в уме своитексты–источники, подобные «Беовульфу», «Эдде» Снорри Стурлусона или «Бруту» Лайамона [344], постоянно помнил, что это — прежде всего авторские тексты, созданные конкретными людьми, такими же, как и он сам Как и он, эти авторы использовали старинные истории ради каких–то своих целей, в соответствии с интересами своего времени. Толкин не считал «Властелина Колец» ни чем–то производным от древних легенд и произведений, подобных «Перлу», «Комосу», «Макбету» и других, упоминавшихся мною как претендующих на статус мифа (или хотя бы на около — «мифический» статус), ни переработкой этих текстов. Все они, включая «Властелина Колец», являют собой осколки единой истины. Это — находящиеся на одном и том же уровнечастичные воплощения чего–то, что нигде и никогда еще не было выражено с полной ясностью, даже (если говорить о совершенной полноте) в Евангелиях [345]. Толкин мог прийти к убеждению, что знание о существовании этой единой истины передавалось из поколения в поколения так же естественно и с тем же упрямым постоянством, как ритмы и строки английской поэзии, дошедшие до нас от англосаксонских времен, перешедшие в среднеанглийскую культуру и «Человека с Луны», а далее к Шекспиру, Мильтону, Йитсу и в детские песенки. Это происходило стихийно, но нить преемственности не прерывалась никогда. В одной балладе сохранилось даже название Средьземелье, хотя люди давно забыли, что оно означает: О cocks are crowing а теrry midd–laif, / А wat the wilde foule boded day (272) [346]. Следует ли классифицировать эту датируемую 1776 годом балладу (которая носит название «Дух милого Вильяма» (274) [347]) как миф? С одной стороны, корни у нее древние, и она повествует о сверхъестественном; с другой стороны, ее пели и просто ради удовольствия, не претендуя на то, чтобы возвестить какую–то непреходящую истину. Это роднит «Дух милого Вильяма» с «Властелином Колец», тем паче — с песнями и стихотворениями «Властелина Колец».